Не говори, что лес пустой... - [109]

Они перебрались на лошадях по деревянному мосту, настеленному из длинных круглых березовых бревен, с одного берега небольшой старицы на другой и въехали в деревушку. Гуреевич объяснил, что она потому и зовется Озерицей, что почти со всех сторон окружена водой. Хаты едва виднелись во тьме. Сперва слышались только чавканье грязи под копытами коней, гулкий плеск волн да тонкое поскрипывание деревьев, потом зашлись сумасшедшим лаем собаки. Но как только Гуреевич и Давлят свернули на подворье большой, с крытым крыльцом хаты, собаки разом, словно по команде, утихли.

Гуреевич слез с лошади, Давлят последовал его примеру. К ним подошла высокая женщина.

— Скотинку уберите в сарай, — сказала она.

Поставив лошадей и ослабив подпруги, Давлят и Микола пошли за женщиной, оказавшись через минуту-другую в темных сенцах и затем в просторной горнице, тускло освещенной семилинейной керосиновой лампой без стекла. Из темноты выступали огромная печь, стол и три деревянные лавки. От печки несло теплом. На столе стояли чугунок с вареной картошкой и миски с квашеной капустой и солеными огурцами, лежал каравай ржаного хлеба.

Женщина была в длинном темном платье и сером платочке. На вид ей лет шестьдесят. Она смотрела сосредоточенным, ясно-спокойным взглядом и говорила так, будто только и делала, что принимала таких гостей.

— Садись, Микола, с товарищем в верхнем углу, — сказала она. — Эти скорострелы, — кивнула на автоматы, — можете снять. Вон на гвоздик повесьте.

Гуреевич и Давлят сели, однако автоматы положили сбоку от себя.

— Лучше, если будут под рукой, — ухмыльнулся Гуреевич.

Женщина махнула большой узловатой ладонью.

— Не бойся, кому ты нужен!

— А немцам?

— И-и, где они тут? Для них наше село заговоренное. Раз приезжали — нажрались самогонки, двое, купаясь, утопли. В другой раз опять налакались, возвращаясь, повстречались с лешими вроде вас, и не многие унесли ноги, — посмеиваясь, сказала женщина.

Давлят и Гуреевич, усмехнувшись, взглянули друг на друга.

— А фашисты отомстить не пытались? — спросил Давлят.

— Нас не тронули, арестовали своих полицаев из наших прежних забулдыг, избавили от них село, — все так же посмеиваясь, ответила женщина. — Ну, берите, закусывайте пока с дороги, сделайте прокладочку.

— Никак, и нас поить собираешься? — улыбнулся Гуреевич.

— Так пить-то тоже надо с умом. С сырости пропустить стаканчик не грех.

— Ох, тетя Паша, тетя Паша… — с шутливым укором произнес Гуреевич и обратился к Давляту: — Видишь, какие тут люди? Тетя Паша была дояркой в бывшем колхозе «Свобода».

— Почему это бывшем? — нахмурилась женщина.

— А потому, что нынче опять стали, как было от века, единоличниками, — отведя глаза, сказал Гуреевич с напускной серьезностью.

Тетя Паша рассердилась.

— Ты что, смеяться надумал? — гневно спросила она.

— А разве я неправ?

— Какая же у тебя правда? Ты в своем уме? Ты скажи мне: вам недавно приносили еду или нет? Говори, чего молчишь?!

— Ну, приносили…

— А кто были те, кто принес? Как назвали себя? Представлялись бывшими колхозниками, селянами-единоличниками?

Тетя Паша говорила отрывисто, пронизывая Гуреевича не по возрасту острым взглядом. Микола засмеялся.

— Нет, конечно, — ответил он.

— А ты не скаль зубы, — сурово остановила его тетя Паша. — Заруби себе на носу: мы были и остались колхозниками, и никто нас не лишит этого звания.

— Спасибо, тетя Паша, — порывисто встал и поклонился ей Гуреевич.

Она махнула рукой, но явно в глубине души разволновалась. Глаза ее влажно заблестели.

— Ладно, чего уж там, — со сдержанным достоинством сказала она. — Сейчас придет голова нашего колхоза, послала за ним внучка. Берите бульбу-то, стынет… Угощайтесь, дорогой товарищ, — обратилась она к Давляту, и он подумал, что, стой она рядом, поближе, он непременно поцеловал бы ее большую узловатую руку.

Давлят едва взял картофелину, как в сенцах стукнула дверь и в горницу влетел парнишка лет пятнадцати — шестнадцати в черном старом пальто, круглолицый и голубоглазый; звонко сказав: «Здрасти!», он вытащил из-за пазухи и передал тете Паше высокую плоскую бутыль с белой жидкостью.

— А где сам голова? — спросила тетя Паша.

— Его еще засветло вызвали к начальнику полиции, — с готовностью сказал парнишка, снимая суконную шапку-ушанку.

— Что случилось? — не скрыл тревоги Гуреевич.

— Так наш голова у нас же и староста, — улыбнулась тетя Паша. — Двум хозяевам служит: нам — на совесть, германцу — без чести.

— А, стало быть, одним выстрелом двух зайцев кладете? — засмеялся Гуреевич.

— Выходит, так, — опять улыбнулась тетя Паша и поставила на стол бутыль и два граненых стакана. — Наливайте, сколько хотите. Первач председательский.

Гуреевич налил по полстакана, она удивилась:

— Так мало?

— Только против сырости, — сказал Гуреевич.

А Давлят прибавил:

— Мы ведь на службе. — И спросил паренька, который сел на лавку против него: — Как тебя звать?

— Тарас.

— Бабушке помогаем?

Парнишка опустил голову. Тетя Паша вздохнула.

— Одни мы остались… Ты слышал про это? — повернулась она к Гуреевичу. — Маци его в райцентре повесили, как жену чырвоныва командира… Сестричек с хатой спалили, сам еле утек… Одна-то теперь надежда, что отец его жив… — Она снова вздохнула, сжав кулаки.