Не Господь Бог - [17]

– А вы ловите такси.

– Так никто не останавливается. Заняты все! – возмутился Митя.

– Конечно, все давным-давно используют приложение.

– Приложение?

– Вы правда айтишник?

– Просто не пользовался такси, – рассердился Митя.

Лене нравилось, что он сердится. Вообще-то первыми, на ком можно безопасно для жизни тренировать все свои эмоции, должны быть родители в семье, но только не для хороших мальчиков и девочек, которым запрещено иметь право на чувства. Разрешено было иметь только обязанности, главная из которых – быть всем удобным.

Наконец, рядом остановилось такси. Митя открыл перед Леной дверь, закинул пакеты с вещами в багажник и приготовился сесть рядом с ней.

– Нет-нет, – остановила она, – вы вперёд. Ваш адрес первый, покажете путь, и вы платите.

– Я? – удивился Митя.

– Что вы так смотрите, Митя? Не я же. Вы мужчина. Вот и привыкайте.

Митя с миг похлопал глазами, сел вперед.

Лена наклонилась к плечу парня:

– И, знаете, что? Я больше не хочу называть вас Митя. Договорились, Дима?

Лена заметила, как он расправил плечи, указывая таксисту дорогу.

Такси затормозило у Диминого дома, на одной из глухих линий Васильевского острова.

– Вы здесь живёте? Мы почти соседи, – заметила Лена, рассматривая пятиэтажный дом, пока парень вытаскивал своё добро из багажника.

– Простите, а можно к вам на минуточку? – спросила Лена.

Ну и наглость, почти восхитился Дима. Себе он такого никогда не позволял.

– В туалет очень хочется, – пояснила Лена. Чем ещё больше повергла его в краску.

Да, Дима изменился, но не до такой степени, чтобы услышать подобное от дамы, но и не настолько, чтобы отказать человеку в столь деликатной просьбе.

Арка, двор колодец, покосившаяся лавочка, хилые кусты, колченогий горнист с советских времён, вороны, разрывающие пакет мусора около одноглазого подбитого фонаря, довершала картину покрашенная коричневой масляной краской дверь парадной. Кодовый замок был сломан, и, похоже, никто не собирался его чинить.

– Полдома надеется на снос и расселение, полдома пишет протесты, так что, видимо, это надолго, – пояснил Дима.

В парадной воняло мочой и мусоропроводом. Они поднимались на третий этаж пешком, лифта предусмотрено не было. Лена оглядывала облупленные стены, стихийные завалы из старых колясок, дырявых тазов и прочей рухляди.

Дима смутился, впуская гостью в обитую дерматином дверь тридцать второй квартиры.

– Я не ждал гостей, вы уж извините.

Вопреки его извинениям, в прихожей, и, насколько можно было заметить отсюда, во всей квартире стоял идеальный порядок.

– Чаю? – дежурно спросил Дима.

Вежливость в него была встроена на уровне инстинкта, как зевок.

– Пожалуй, – неожиданно легко ответила Лена, как будто забыв о том, что сильно хотела в туалет, а на улице ждёт таксист.

Лена разулась, Дима подставил ей засаленные гостевые тапочки, не заметив её скрытой улыбки.

Ах, эти старые добрые традиции подавать гостям ношеные десятками чужих ног тапочки! Они казались ужасным анахронизмом, как и всё в этой квартире, застывшей в эпохе советского застоя. Выцветшие бабочки на обоях, отклеившийся угол открывал штамп «Ленинградская фабрика бумажных изделий. 1975». Вытоптанные ковровые дорожки с орнаментом, паркет ёлочкой, гобелены и дух затхлости, ожидания плохих новостей, таблеток от моли, рассованных по карманам никому не нужных бобровых шапок и пудовых каракулевых шуб, с ноткой валерьянки, конечно же. Единственной новой вещью, словно случайно оказавшейся тут, являлся жидкокристаллический экран компьютера, с мощным моноблоком многоядерного процессора.

В ванной на полу был уложен выцветший «кабанчик», коричневый длинненький такой кафель. Сантехника была старой, но содержалась в стерильном состоянии. На вешалке висели ветхие, истерзанные сотнями стирок полотенца. Лена открыла воду, посмотрела на себя в зеркало – в сговоре со скудным освещением оно подчеркнуло все её недостатки, искажало буграми и уродовало лицо. Соседи, видимо, зажгли газовую колонку, раздался гул, Лена вздрогнула, стало жутковато. Смыла воду в унитазе, даже не поднимая крышки, поспешила к двери, на которой, как и говорил Дима, щеколды не было.

Вдруг краем глаза Лена заметила тёмную тень. Она быстро обернулась – то была не тень, а старый байковый тёмно-фиолетовый халат, под ним, мысочек к мысочку, стояли женские тапочки с помпонами. Лена принюхалась. Разве может халат женщины, умершей три года назад, так стойко хранить запах её парфюма? Немыслимо. Леной овладело любопытство: стараясь не шуметь, она открыла полочку. В ней и обнаружились полупустые духи «Невские», а ещё потрескавшаяся тушь, засохшая помада тона «Болгарская Роза» и крэм в тюбике под названием «Элегия».

«Стена плача», – догадалась Лена. Она понюхала духи. «Какой мерзкий приторный стойкий запах,» – подумала она, и в то же миг духи выскользнули из рук, осколки упали в раковину, порезав Лене ладонь. Дима робко постучал на звук:

– Вы в порядке?

Лена открыла дверь. Дима увидел разбившийся флакон.

– Это были мамины любимые, – сказал Дима. – Им лет сто.

– Простите, пожалуйста. Ваша мама, похоже, наказала меня за любопытство. Я открыла ящик в поисках мыла.