Не герой - [9]

— И неправда все это, что ты говоришь! Неправда, говорю тебе свое искреннее мнение. И веселое общество у вас есть, и, наверно, ты нередко весело и приятно проводишь вечера, ну, сознайся: и долгие занимательные беседы ведешь, и смеешься от души, и нехотя идешь домой… Ведь бывает? И в театр на первые представления ходишь: записываешься заранее, стараешься достать билет… А в театре внимательно слушаешь пьесу и следишь за игрой актеров, часто смеешься, иной раз и сердце забьется сильнее… И в книжный магазин забегаешь, подолгу рассматриваешь новости и нередко уносишь под мышкой свеженький экземпляр новенькой книжки, а дома просиживаешь два часа в кресле, разрезывая и просматривая ее… Иные места ты находишь интересными, умными и отмечаешь на полях карандашом… Ну, сознайся, так все это или почти так?

— Пожалуй!.. — промолвил Бакланов таким тоном, как будто вслед за этим готов был высказать основательное возражение. Но Рачеев не ждал этого; он только хотел кончить свою мысль.

— Вот то-то и есть, дружище! — сказал он, подсев к столу и глядя на приятеля ласково-улыбающимися глазами. — Я давно пришел к этому заключению и очень рад, что ты подтверждаешь его: что петербуржцы — такие же милые и простые люди, как и прочий род человеческий, но почему-то напускают на себя пессимизм. И какой-то странный пессимизм. Непременно им надо бранить себя: свое общество, свой театр, свою книжку, свои идеи. — И ведь сами хорошо знают, что во всяком обществе найдутся интересные люди, да и во всяком человеке, хотя бы самом заурядном, ежели в нем хорошенько покопаться, найдется что-нибудь интересное, оригинальное, свое; во всякой пьесе нет-нет да и встретится живое слово, живая сцена, набросок… И во всякой книжке есть что-нибудь умное… И уж, конечно, они прекрасно знают, что нигде в России умственная жизнь не кипит так ключом и все не идет так вперед, вперед, как в Петербурге… А все ворчат и хают самих себя…

— Гм… — произнес Бакланов тоном человека, сделавшего открытие, — а ведь это, пожалуй, похоже на правду! Ей-богу!.. Неверно только одно: что мы напускаем на себя какой-то там пессимизм. Ничего мы на себя не напускаем, а просто… как бы тебе сказать… приелись нам все эти блага, обильно посылаемые судьбой, хочется чего-нибудь лучшего, а ничего такого создать не можем… Да, да, это так!..

— Ну, это тот же пессимизм, только не с головы, а с хвоста!.. — смеясь, заметил Рачеев. — Это тоже вы любите себе приписывать, какую-то слабость нравственную, дряблость, бессилие… Ну, да бог с ним! Что это мы с тобой с первого же шага сцепились?.. Ты вот что, Николай Алексеевич: я человек любопытный, не хочу терять времени даром и желаю самолично узнать, что здесь у вас и как… и очень на тебя надеюсь. Ты познакомь меня, с кем только возможно… Понимаешь: с кем только возможно. Я хочу видеть как можно больше людей и ощупать их, так сказать, собственными руками… У меня есть тут кой-какие знакомства, но это совсем с другой стороны…

— Это можно. Это — сколько угодно! — ответил Бакланов. — Между прочим, ты сделаешь одно чрезвычайно интересное знакомство… Одна дама… Она — вдова, молода, богата, умна и главное — оригинальна и, так сказать, содержательна. Если хочешь, можно даже сказать, что она представляет собою нечто новое, новый тип… У нее — салон, где ты встретишь людей всевозможных умственных профессий… Только предупреждаю, есть опасность: она красива и ею можно увлечься…

— Ну, на этот счет не беспокойся. Я благополучно пережил уже ту пору, когда надо предупреждать меня о подобной опасности… Притом же — я женат…

— О, это, брат, ничего не значит!..

— По-вашему не значит, а по-нашему значит!.. — серьезным тоном заметил Рачеев, и опять Николай Алексеевич почувствовал, как прежде, неопределенное чувство неловкости. «Прост-то он прост, а все же в нем есть что-то, делающее его не таким, как мы…» — подумал он, и в эту минуту он еще не мог определить, что это за особенность такая.

Рачеев встал.

— Да, вот еще что: посоветуй, где мне купить кой-какие парадные вещи, как то: черную пару, перчатки и пр. Без этого у вас ведь шагу нельзя сделать. Но, разумеется, попроще, подешевле. Мне ведь месяца на два, а там хоть на улицу выбрасывай… А теперь вези меня к себе и познакомь с своим семейством. С этого следует начать. Но, я думаю, по старой дружбе, ты позволишь мне в пиджаке… а? Ты не беспокойся, все прилично, как следует… Вот я сейчас и переоденусь… Совлеку с себя, так сказать, захолустного человека и облекусь в столичного!.. Немного отвык я от этого костюма, но лицом в грязь не ударю…

Бакланов улыбнулся замечанию приятеля, а Рачеев принялся мыться и «совлекать с себя захолустного человека». Минут через десять он вышел из-за драпри, отделявшего кровать, и, улыбаясь всем своим лицом, сказал:

— Ну, что? Как находишь? Надеюсь, я вполне приличен и никто из столичных жителей не покажет на меня пальцем, дескать: вот он — медведь!..

Бакланов осмотрел приятеля, похвалил его полосатые брюки и темно-синий пиджак и вообще нашел, что по части внешности не остается желать ничего лучшего… Опытный глаз, конечно, мог бы найти кой-какие изъяны в смысле фасона — складку не на месте, излишнюю пуговку на рукаве, устарелой формы галстук, но Рачеев в этом костюме смотрел так солидно и внушительно, что эти недочеты были даже как бы уместны.