Не герой - [27]

— Позвольте, Зоя Федоровна, вы хотели поговорить со мной о каком-то важном деле!?.

— О, ха, ха, ха, ха! Так я и стану перед вами выкладывать! После того, как я узнала, что вы видались с ним?.. Ну нет, теперь я должна прежде распознать, что вы такое?.. Нет, в самом деле, бросимте это… Давайте говорить о вас. Вы знаете, у кого я узнала ваш адрес? У Лизы Баклановой. Да, мы знакомы и изредка встречаемся… Но сперва я увидала вас на улице… Вы сидели на вышке конки… Расскажите что-нибудь про себя…

Она опять села против него и опять смеялась весело, как прежде. Но вдруг лицо ее приняло выражение тревоги, когда в передней раздался резкий, уверенный звонок.

— Что вы так нахмурились? — спросил Рачеев.

— Я не хотела, чтобы нам помещали… Мне хотелось бы поболтать с вами!.. Ах, да это знаете, кто может быть? Ваш приятель… Да, он прежде был вашим приятелем…

— Кто такой?

— Мамурин! Семен Иваныч Мамурин! Ну да, конечно, это он. Больше никто не знает моей новой квартиры!.. А все-таки, — прибавила она тоном сожаления, — я и его охотно прогнала бы к черту…

— Так прогоните! Хотя мне и очень любопытно встретиться с Семеном Иванычем, но я найду для этого другой случай. Прогоните, пожалуйста. Мне тоже хотелось бы побеседовать с вами. Кое-что надо выяснить…

— Не могу!..

— Почему же? Скажите, что заняты…

— Нет, не могу, не могу… Никак не могу, Дмитрий Петрович… Должна принять его!

Звонок повторился.

— Слышите, как он нетерпелив? Ха, ха, ха, ха!.. Это один из самых горячих моих поклонников…

— Он. кажется, был горячим другом вашего мужа?

— Да, был, ну и что же из этого следует? — сильно подчеркивая слова, промолвила она и пошла в переднюю отпирать дверь.

Оставшись на минуту один, Рачеев еще раз более свободным и внимательным взглядом бегло осмотрел обстановку комнаты, мельком заглянул в другую и убедился еще-раз, что Зоя Федоровна жила довольно скудно. Все здесь было грубое, рыночное, дешевое, не было ничего лишнего, разве только вон то славное кресло, стоявшее в другой комнате, да какой-то цилиндрический аппарат с длинной гуттаперчевой трубкой, но это орудия ее ремесла. Он прошел в другую комнату и остановился перед небольшим стеклянным шкафиком, в котором в беспорядке лежали один на другом каких-то причудливых форм щипцы, крючки и ножи, а из угла шкафа выглядывала и будто смеялась своими белыми, ровными зубами и розовыми деснами искусственная челюсть. В этом же шкафу нашел он жестяную дощечку, на которой белыми буквами было изображено: «Зубной врач З. Ф. Ползикова». Все это он осмотрел беглым взглядом, а в передней в это время уже раздавался оживленный разговор.

— Нет, вы и вообразить себе не можете, кого я вам сейчас покажу, — говорила интригующим голосом Зоя Федоровна. — Вам даже и во сне не снилось!

— Да мне, ей-богу, же, ничего не снилось и никогда ничего не снится! — ответил Мамурин своим прежним грубоватым и отрывистым баском.

— Ну, одним словом, это вам никогда, никогда не пришло бы в голову! И вы будете очень рады!

— Что же, я всегда не прочь порадоваться! Покажите, покажите.

Мамурин вошел в комнату; увидев Рачеева, он вдруг остановился на пороге и в изумлении замер на месте.

X

— Дмитрий Петрович! Ты ли? — произнес он наконец, расставив руки для объятий.

— Я, Семен Иваныч, это я! — промолвил Рачеев тоном простым, спокойным и без всяких признаков восторга.

Объятия не состоялись. Они ограничились поцелуями.

— Ну, господа, займитесь друг другом! — сказала им хозяйка. — У меня новая кухарка, и я еще не знакома с ее искусством. Да, я думаю, у вас есть что сказать друг другу!

И она вышла.

Приятели сели и с минуту глядели друг на друга. Потом Мамурин заметил, что у Рачеева выросла большая борода и удивился сам себе, как он, несмотря на это, сразу узнал приятеля. Рачеев тут заявил, что Семен Иванович не подрос ни на один сантиметр, но зато заметно потолстел.

— Вот Антон Макарыч, тот совсем в щепку обратился, а тебя вон как разнесло!

— Гм… À это все от направления зависит, Дмитрий Петрович… Да, да, от направления зависит!.. — промолвил Мамурин, стараясь поудобнее расположить в кресле свое коротенькое тело с маленьким пухлым брюшком.

— Как от направления? — с удивлением спросил Рачеев.

— А так. От направления. Антон Макарыч, как тебе известно, сотрудничает в газете «Заветное слово», практикующей весело-лающее направление, придерживаясь которого, человек неминуемо вступает в борьбу с собственной совестью. А подобная борьба иссушает человека. Вот он и высох. Я же состою деятельным сотрудником газеты «Наш век», придерживающейся направления умеренно-либерального. Ты не можешь себе представить, как это направление способствует поддержанию ясного, отрадного настроения духа! И имей в виду, что все, кто придерживается умеренно-либерального направления, непременно толстеют и приобретают здоровый, розовый румянец щек. Это почти обязательно. Например, обскурант: он проповедует — назад, назад, назад! Крепостное право, розги, старый суд, централизация до nec plus ultra [4]. Но он знает, что это невозможно, ибо существует исторический закон, который гласит: «Что с возу упало, то пропало». А так как крепостное право, розги, старый суд и тому подобные отжившие учреждения именно «с возу упали», то, следовательно, они и «пропали», а значит, и «назад» кричать — напрасно. Вот обскурант и мучается от сознания, что ему приходится совсем даром драть глотку. Оттого искренние обскуранты всегда бывают изможденные, с лицами бледно-зелено-желтыми, с глазами впалыми, пальцами тонкими, длинными, костлявыми, и когда говорят о чем-нибудь, у них на губах слюнка или, лучше сказать, пенка играет. Теперь возьми радикала. Он кричит — вперед, вперед, вперед! К черту все старое, подгнившее, негодное! Подавай нам все новое! И опять же ему известно, что старое никогда не было склонно считать себя плохим, что народы умудряются десятки столетий толочься на подгнившем основании и что негодный товар у нас часто сходит за перл искусства и что поэтому вперед во что бы то ни стало — никак нельзя, и они тоже кричат это напрасно. От этого они впадают в грусть и худеют. Но то ли дело направление умеренно-либеральное! Это просто одна прелесть! Мы говорим: немножко назад и немножко вперед! Тихо, благородно, без потрясения, без нарушения общественной тишины и благопристойности. Мы не говорим: все идет хорошо, но мы и не говорим, что все идет дурно. Мы говорим: все идет так себе, ни шатко, ни валко; так оно и есть, так оно и будет всегда! Свет всегда был так себе, люди были так себе, и история шла так себе. И вот наш природный девиз: «Так себе!» Мы всегда спокойны и уравновешенны, мы знаем, что к нам никогда не заглянет городовой, ибо ему нечего у нас делать, так как мы не нарушаем общественной тишины и благопристойности…