Не дрогнет рука. Роман - [28]

- Не возьму я тебя, - не оборачиваясь, сказала Ирина, - запилила ты меня совсем.

- А как не пилить, как не пилить, - подскочила к ней няня Саша, - когда ты со своим Радием совсем с ума сходишь. По ресторанам за ним таскаешься. Виданное ли это дело, чтобы приличная девушка по кабакам ходила?

- И буду ходить, если нужно! И тебя не спрошу, - упрямо ответила Ирина, повернувшись к ней. - Пускай говорят, что хотят. Я знаю, что ко мне ничто не прилипнет. А все-таки, когда я с ним бываю, он так не напивается.

- Ну и делай, как знаешь! - совсем раскипятилась няня Саша. - Наплевать мне на вас на всех. Помереть бы скорее, чтобы глаза мои вас не видели. Но вот тебе мое слово: если еще раз в ресторан за ним побежишь, я тебя за руку оттуда вытащу!

Ирина промолчала.

- С чего это Радий так напустился на вас? - спросил я ее.

- Не могу себе представить. Правда, у него бывали и раньше такие вспышки, но всегда по какому-то серьезному поводу. А нынче он взорвался из-за совершеннейших пустяков. Дело в том, что он купил себе… - Тут Ирина вдруг запнулась и, дружески глядя мне в глаза, сказала: - Знаете, а все-таки я лучше не буду говорить вам об этой покупке, раз он так болезненно к этому отнесся, точно с ним могло случиться что-то ужасное, если бы я произнесла это слово…

На столе появился кипящий самовар, и няня Саша, не внимая моим уверениям, что я только что выпил два стакана, налила мне какую-то особенную, старинную разлатую чашку с букетами незабудок по голубому полю.

- Два стакана - разве это чай? - приговаривала она при этом. - Помнишь, бывало, как мы с тобой и с твоим отцом за ягодой в тайгу пойдем, так всю ночь до бела у костра сидим, чай пьем. Сколько котелков перекипятим - не сосчитать.

Няня Саша была большая охотница ходить в лес. Помню, как мы с отцом и с нею забирались в непроходимые дебри, ища новых ягодных мест, вязли в болотах, попадали под проливной дождь, однако все это было ей нипочем. Я не встречал другого такого покладистого спутника, так любившего и понимавшего тайгу, как она. Все в лесу ее радовало и занимало: невнятное бормотанье тетерева, доносившееся на зорьке из березового леска, розовый отблеск солнечных лучей, проникающий сквозь редкую пелену тумана в темный сосновый лог, косой полет белки-летяги, похожей на скользящий по воздуху пушистый платочек.

Ягоды, грибы, черемша были для нее предлогом, чтобы пойти в лес. Она не горевала, если мы ничего не находили, однако, чтобы чем-то оправдать перед домашними свои отлучки, приносила домой то веников, то бересты на растопку, то сухих шишек для самовара.

Мне кажется, что именно няня Саша научила меня видеть в природе то, что не всякому бросается в глаза. Зимой ей не приходилось ходить в лес, но как только наступала весна, она начинала нас тормошить. Отца иногда не пускала работа, а я тогда еще был мал и глуп, чтобы понимать всю прелесть весеннего леса.

- Ну чего там хорошего, - спорил я с ней. - Голо и пусто. Еще и трава не поднялась. - В глубине души я считал, что гораздо интересней проводить время в городе, шляться с ребятами по улицам и базарам, играть в чеку, зоску, пристенок.

Я помню, как в середине мая няня Саша вытащила-таки меня с собой за город, в густой, еще голый березняк.

- Ну вот, чего же тут особенного? - больше для того чтобы подразнить ее, бубнил я, шагая по растрескавшейся голой черной дорожке среди березовых стволов. - Лучше бы к дому отдыха пошли, там сосновый бор, зелено, по крайней мере. А здесь какая радость?

- Ты что, слепой? - остановилась возмущенная до крайности таким отношением к ее святыне няня Саша. - Такой благодати не чувствовать, значит души не иметь. Ты разуй глаза и смотри. Да смотри, чтобы душой видеть, как оно все на самом деле, а не так, как тебе показалось.

Она стала у меня за спиной, положила руки мне на плечи и еще раз повторила:

- Смотри и слушай!

И я стал смотреть и слушать.

Пронизанный дымно-желтыми лучами солнца, стоял вокруг меня березовый лес. Обнаженные деревья толпились перед глазами, то стройные, как мачты, то причудливо изогнутые, двойные и тройные, как гигантские канделябры. Черные полосы их теней, змеясь по неровной почве, лежали на буром, прибитом к земле слое прошлогодней листвы, сплошь усеянном золотыми звездочками разлетевшихся семян. В глубине леса березы сливались в сплошную, непроницаемую для глаз, бело-черную стену. Их коричневые вершины казались слегка фиолетовыми на фоне голубого неба. Да и небо-то, оказывается, было не чисто голубым, оно переливалось нежнейшими тонами от чисто лазурного в вышине до желтовато-зеленого с фисташковым оттенком у горизонта.

Деревья точно оживали на моих глазах. Ни одно из них, как оказалось, не было, похоже на другое, каждое имело свой собственный неповторимый облик. Тут были и статные красавицы во цвете лет, и могучие старцы, украшенные, как медалями, зеленоватыми бляшками лишайников, и хилые, болезненные инвалиды с заросшими следами от топора бездушного человека, который ради глотка березового сока не постыдился погубить дерево.

Раньше я не замечал, что березы бывают разные, и теперь залюбовался похожей на неутешную вдову плакучей березой, в скорбном величии опустившей к земле густые пасмы своих тончайших веток.