Не дрогнет рука. Роман - [10]

- Оставьте вы это, - сердито дернула бровями Галя, - вы пытаетесь уговорить меня так же, как я какого-нибудь мальчишку-карманника.

- Не-е-ет! Уговаривать я рас не собираюсь! - холодно возразил я. - Сейчас мы с вами пойдем в райком партии, и я скажу, что глубоко ошибся, выдвигая вашу кандидатуру, что никакая работа не может быть выполнена успешно, если человек, которому ее поручили, не верит в свои способности и с нежеланием берется за дело. Я пообещаю подобрать другого, более смелого и решительного товарища.

- Спасибо вам! - с искренней ненавистью глядя на меня, воскликнула Галя. - Вы хотите осрамить меня перед всеми. Что иное я могла ожидать от такого человека, как вы?

- Бросьте глупить! Давайте оставим наши личные отношения за дверью, - предложил я. - Здесь мы с вами просто два советских человека, решающие серьезный вопрос, и от него, может быть, зависит судьба тех парней, которые никак не могут подчиниться вашим заводским порядкам, да и других сбивают с толку. Давайте выкладывайте, в чем вы встречаете затруднения, а я постараюсь сам помочь вам, чем смогу, и добиться, чтобы вам больше помогали завком и партком.

Правда, крайне сдержанно и сухо, но Галя все же согласилась, и мы с нею еще долго беседовали на заводские темы, которые и интересовали и беспокоили нас обоих. Вернувшийся из прокуратуры Нефедов чуть не нарушил наш с трудом наладившийся контакт. Увидя, что мы мирно беседуем, он брякнул:

- Ну, слава аллаху, помирились враги. Ты, Галя, приходи к нам обедать, как прежде. Опять будешь этого птенчика кашкой с ложечки кормить, Только в райком ему не позволяй ходить, а то как бы он тебя в директора завода не выдвинул. С него станется.

Но Галя не стала его слушать, только сказала мельком, что он напоминает ей один трехструнный народный инструмент, и ушла.

С тех пор она часто наведывалась к нам, и мы усердно ей помогали. После нескольких штурмов директорского кабинета было, наконец, предоставлено помещение для организации клуба, выделены средства на спортинвентарь, сменен спившийся комендант общежития.

Со стороны могло казаться, что наши отношения с Галей наладились. Мы дружелюбно говорили, когда она приходила к нам в отделение, дома при родителях она отвечала на мои вопросы и даже смеялась как прежде, когда я за столом рассказывал что-нибудь забавное. Но наедине со мной Галя неизменно становилась суровой, давая понять, что еще помнит обиду. Она и раньше любила меня покритиковать, теперь же ее критика стала еще более резкой. Однако, честно говоря, я не мог обвинить Галю в несправедливости. Чаще всего она была права.

Помню, как-то я рассказывал Василию Лукичу об одной прошлогодней операции, когда после очень сложного расследования были изобличены и арестованы трое опасных бандитов. Галя слышала мой рассказ из своей комнаты и потом, когда мы остались наедине, сказала:

- Неприятно было слушать, как вы расписывали свои подвиги. Вы как будто и не хвастались, ведь и в самом деле вы и выследили и арестовали их, причем вас даже чуть не подстрелили. Но почему-то, когда вы это рассказывали, получалось так, точно вся заслуга принадлежала вам одному, и не будь вас, бандиты до сих пор разгуливали бы на свободе. По крайней мере, это чувствовалось в вашем тоне. Вы будто забыли, что над разоблачением этих бандитов работали десятки людей. Правда, их работа была невидная, черновая, но только благодаря ей, вам удалось разыскать и взять преступников. А у вас как-то вышло, что пришел, увидел, победил. Нескромно это.

Я, конечно, вспылил, начал возражать, оправдываться, но потом, подумав, решил, что она, пожалуй, права: есть во мне такая жилка.

Но Галю тоже можно было бы при желании покритиковать, хотя бы за то, что у нее часто не хватало выдержки. «Пересолит, но выхлебает», - не раз говорила о ней мать.

Однажды Галя пришла домой от портнихи в новом вишневом креп-сатиновом платье с аппликациями. Я не удержался и сказал, что она в нем очаровательна. Действительно, цвет платья замечательно гармонировал со смугловатым, напоминающим палевую розу, оттенком ее лица. Кажется, ничего дурного в моих словах не было, но Галя вдруг приняла их как жесточайшее оскорбление.

- Не трудитесь расточать ваши фальшивые комплименты тем, кому они вовсе не интересны, - прошипела она со злостью. - Вы забыли, кажется, наш уговор - не касаться некоторых тем. К тому же, что вы можете понимать в женских нарядах? Это платье отвратительно сшито!

- Простите! - развел я руками, пораженный ее внезапной вспышкой. - Я думал, вы все уже забыли и не сердитесь, что из-за меня попали на завод.

- Причем тут завод? - окинув меня уничтожающим взглядом, сказала она и ушла в свою комнату.

С тех пор, как ни уговаривала ее мать, Галя так ни разу и не надела это платье.

Таковы были наши колючие отношения с Галей Чекановой. Они порядочно досаждали мне, и совершенно естественно, что я очень обрадовался, когда представился случай положить им благополучный конец своим отъездом из Борска.

Ближайший поезд, которым я мог выехать в Каменск, проходил через Борск в 10 часов вечера. Торопясь собрать все необходимые материалы, я попал домой только к ужину. Когда я вышел из своей комнаты, семейство Чекановых сидело за столом в кухне, а против моего стула уже стояла тарелка с дымящейся лапшой.