Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [96]

За исключением моих посещений Каплана я проводила время одна. «У меня головные боли», — сказала я ему. «Головные боли, больные головы. Может быть еще одно кровотечение. Простая кровь. Ха-ха-ха. Смех раздается позади сцены. Я возьму сценичную роль».

Каплан тотчас понял, что меня беспокоило. «Вы беспокоитесь за свое здоровье», — сказал он. «И это понятно, зная вашу историю болезни. Так вот, почему бы вам не взять быка за рога и не сходить к доктору, чтобы себя успокоить? Я очень рекомендую одного стажера, Эдвина Якобсона».

«Везде кровь. Я без крова. Для меня все кончено», — сказала я. «Хорошо, я схожу на прием к доктору Якобсону».

Придя в кабинет Якобсона, я объяснила, что у меня в прошлом было кровотечение и теперь меня мучили страшные головные боли. Он задал мне несколько вопросов; я отвечала, как могла. Кое-что из сказанного мною имело смысл; многое не имело. «Я волнуюсь из-за головных болей. Мой мозг может полезть из ушей, и я утоплю множество людей. Я не могу позволить этому случиться».

Очевидно, что Каплан с ним поговорил, и он отвечал очень четко и точно: «Не волнуйтесь по поводу того, что утопите людей в своем мозге, Элин. Этого не может произойти». Он говорил спокойно и обнадеживающе. «Похоже, что доктор Каплан прав: вам нужно повысить дозу лекарства. Представьте, что у вас диабет — вам нужно достаточное количество лекарства, чтобы поддерживать уровень сахара в крови».

Он не спорил со мной; он не пытался давить своим медицинским авторитетом. Вместо этого он заверил меня, что мне не о чем волноваться. А это-то мне и было нужно больше всего — чтобы мой врач помог мне побороть тревогу, что он и сделал. И он использовал метафору, которая была мне близка и понятна. Как и диабет, моя болезнь поддавалась лечению; мне просто нужно было ее лечить, как лечат диабет. Я слышала это сравнение и раньше, но в этот раз оно засело у меня в голове.

На нашем следующем сеансе Каплан дал мне ясно понять, что он хотел бы, чтобы я увеличила дозу навана. Этот сеанс меня очень расстроил по двум причинам: во-первых, Каплан дал мне команду, что мне делать; во-вторых, потому что увеличение дозы было для меня поражением. И я противилась и тому, и другому, но, скрепя сердце, согласилась вернуться к тридцати шести миллиграммам.

Вскоре после этого я уехала в отпуск на несколько дней в Нью-Йорк, где повидалась с родителями и провела, совсем, увы, немного времени с моими маленькими племянниками. Я не ожидала, что у меня будут собственные дети, поэтому общение с этими двумя детьми всегда доставляло мне большую радость.

Я также специально съездила в Нью-Хейвен, чтобы повидаться в Джефферсоном, который в тот момент жил в общежитии, и чье состояние было более или менее стабильным.

«Привет, Элин», — сказал он с той красивой улыбкой, которую я помнила. «Я тебя помню, ты мой друг. Все идет хорошо. Пошли поедим мороженого. Где ты была?».

«Я переехала в Калифорнию», — сказала я ему. «Это на другом конце страны, поэтому мне сложно тебя навещать чаще. Как твои дела?»

«Хорошо», — сказал он. «Я нашел работу. Я складываю вещи в коробку. Это хорошо».

Это звучало хорошо; я надеялась, что так оно и было. «Пойдем за мороженым!» — сказала я. «И я приду тебя повидать в следующий раз, когда буду в Коннектикуте. И знаешь, ты можешь мне звонить, когда хочешь. В общежитии записан мой номер».

«О’кей!» — сказал он. «Мороженое, и потом ты скоро приедешь еще раз».

Я была рада, что он себя чувствовал лучше — я хотела, чтобы у него все было хорошо. Учитывая его уязвимость к изменчивости всей системы, мне было легко увидеть в нем себя. Если он был в безопасности и счастлив, это означало, что может быть, я тоже когда-нибудь буду в безопасности и счастлива.

Со временем новости о нем становились еще лучше: недавно я узнала, что про Джефферсона писали в местной газете — о каких-то его артистических достижениях, и это дало мне некоторое успокоение, что, в конце концов, наше вмешательство в его жизнь привело к чему-то хорошему.

* * *

Когда я вернулась в Лос-Анджелес, впереди было еще много летних дней. Я вернулась в свой офис, где я проводила почти все время, кроме сна. Покуда я была на лекарствах, я была способна сконцентрироваться, и к концу лета я завершила первый черновик моей работы по множественному раздвоению личности. Я также закончила работу над статьей по дееспособности, первой частью моего портфолио, необходимого для получения постоянной должности. Она была готова для отсылки в юридические журналы на отзыв для публикации.

Меморандум относительно Боба Кавера был моей проверочной работой как студентки юридического факультета; статья о дееспособности будет моей первой проверкой как профессора права. Я отправила сорок экземпляров статьи и сопроводительного письма по почте, скрестила пальцы и пожелала им удачи.

Юридические журналы сообщают о том, что они приняли статью к публикации, по телефону; отказы приходят по почте. В течение следующих двух недель мой почтовый ящик был заполнен, мой телефон не звонил. Отказ в публикации моей первой статьи означал конец шансам на получение постоянной должности и крушение всех надежд на то, чтобы стать настоящим профессором. Я чувствовала, как будто проходила тест на какую-то смертельную болезнь; в любой момент доктор Дум