Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [95]

Размышления о множественном расщеплении личности, конечно же, заставили меня задать сходные вопросы и о себе: Кто была я, по своей сути? Была ли я в первую очередь шизофреником? Определяла ли эта болезнь мою личность? Или это было «случайным свойством» существования — и только чем-то второстепенным, но никак не моей «сутью»? Я наблюдала, что психически больные люди бились над этими вопросами, возможно, даже отчаяннее людей с серьезными физическими заболеваниями, потому что психическая болезнь вовлекает ваш разум, как и центр вашей личности. Женщина, больная раком, не становится «раковой женщиной»; мужчина с болезнью сердца не является «сердечнобольным мужчиной»; подросток со сломанной ногой не становится «сломанноногим юношей». Но если, как наше общество, по всей вероятности, считает, хорошее здоровье означает до некоторой степени власть разума над материей, какая надежда остается у человека с поврежденным разумом?

* * *

Моим классом во втором семестре было уголовное право, и меня встретила на первом занятии показавшаяся мне огромной разверстая аудитория, заполненная семьюдесятью студентами, каждый из который смотрел прямо на меня. Хотя занятие представляло собой чтение лекции, я была настолько ослабевшей от переживаний, что меня не держали ноги, и через несколько минут мне пришлось сесть. Я так и сидела весь оставшийся семестр.

Когда я решила взяться за это, я знала, что я не была таким специалистом в уголовном праве, каким была в области психического здоровья и права, и с самого начала я чувствовала себя отстающей больше, чем самый последний студент. По большинству вопросов, которые мне задавали в классе, мне приходилось искать и читать информацию после занятий. Зачастую я оказывалась настолько взволнованной и рассеянной, что я не понимала большую часть из того, о чем меня спрашивали или что мне отвечали студенты. Мне не нравился сценический аспект чтения лекций на большую аудиторию; я знала, что никогда не смогу овладеть этим умением. И мне совершенно не хотелось, чтобы все эти люди на меня смотрели.

В конце этого семестра характеристика, данная мне курсом (в отличие от положительной, которую я получила за свой семинар по психическому здоровью), показала, что не я одна ощущала все происходящее пыткой. Один из студентов написал: «Профессор Сакс очень приятный человек, но очень посредственный преподаватель». Другой комментарий был еще более неприятным: «Неужели никто не провел собеседования с этой женщиной перед тем, как принять ее на работу?» Когда я прочла это в первый раз, мне хотелось опустить голову на стол. Со временем я смогла прочитать это еще раз и нашла в этом некоторый юмор. Он был прав; я была ужасна. Он поступил в хороший университет, он (или кто-то еще) заплатил за это приличные деньги, и за все это он получил меня.

Для последнего в этом году юмористического выпуска Юридического обозрения класс, которому я читала лекции, предложил следующую шутку: «Элин Р. Сакс, сидячий сократический метод: уроки динамизма».

Я преподавала курс криминального права в течение четырех лет, и хотя я совершенствовалась с каждым разом, я никогда не чувствовала себя в своей тарелке, и приближение момента оценки моей работы всем курсом всегда вызывало у меня страх. Мои оценки становились лучше, но я никогда не любила преподавать у первокурсников. Как я любила говорить, неврозы студентов-первогодок всегда слишком конфликтовали с моими собственными.

Я сражалась со своими привычными демонами и за стенами класса. Я все еще со многими не общалась, за исключением трех или четырех человек, с которыми с течением времени я стала близка. После одного особенно трудного совещания преподавательского состава одна из коллег отвела меня в сторону и сказала, что мне стоило бы принимать большее участие в обсуждении рабочих вопросов, как формально, так и не формально. «Я не хочу вас обидеть, Элин», — сказала она, — «но на собраниях вы бываете практически в коматозном состоянии». Если бы я не была так подавлена, я бы рассмеялась вслух, услышав знакомую терминологию.

«Спасибо», — искренне сказала я. «Я ценю то, что вы подошли ко мне, чтобы сказать это». Я едва ли могла рассказать ей, как тяжело было расслабиться и получить удовольствие от совместной трапезы или встречи с коллегами, когда твои демоны бьются о закрытую дверь чулана и требуют, чтобы их выпустили.

Когда первый год наконец-то подошел к концу, это было для меня большим облегчением, и мы с Эдом пошли в ресторан поужинать, чтобы это отпраздновать. Мы оба выпили (нечто необычное для меня, поскольку я не люблю эффект, вызываемый алкоголем и, кроме того, алкоголь не очень хорошо сочетается с психотропными препаратами) и подняли тост за успех каждого из нас: мы продержались целый год.

С окончанием занятий у меня было четыре месяца, чтобы работать над моим долгосрочным планом. И, конечно, я не могла вдоволь насладиться одиночеством. Так как я не несла больше ответственности за студентов, я решила, что пришло время серьезно заняться тем, чтобы перестать принимать наван. Каплан с неохотой согласился сотрудничать, и я стала медленно снижать дозу. Месяцем позже мой психоз взял надо мной верх.