Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [89]

Я старалась посещать его хотя бы раз в неделю — мы встречались в общежитии, где он жил, и шли в местную кафешку поесть мороженого и поговорить по душам. Будучи крупным мужчиной с явными нарушениями и ограниченной способностью связывать понятия, он часто пугал людей, но со мной он всегда был деликатным и говорил тихим голосом. У него все было хорошо, и он был счастлив.

На самом деле, он делал настолько заметные успехи как в общежитии, так и в процессе обучения в школе, что персонал в обоих учреждениях считал, что его можно было перевести в другое общежитие — для тех, у кого нарушения были менее выраженными. Поскольку нужно было ждать, пока там освободится место, у меня было вдоволь времени для того, чтобы проявить должную осмотрительность от его имени, и я провела много долгих и сложных бесед с персоналом в обоих общежитиях и в его школе. Я также обсудила все с его матерью, которая недавно вернулась в его жизнь. И я провела несколько серьезных бесед с Джефферсоном, который не только доверял мне, но видел во мне друга и доверенное лицо. Он несколько раз благополучно ночевал в своем потенциальном новом доме и провел там выходные; ему там понравилось. Да, сказал он мне, он хотел туда переехать.

На бумаге все это выглядело красиво. Тем не менее, мне нужно было побороться со скептицизмом — моим собственным. Взрослые с умственной задержкой и с такими же поведенческими расстройствами, как у Джефферсона, были широко известны своими стараниями угодить другим, особенно тем, кто имел какую-то власть над их жизнью; по существу, они отчаянно хотели говорить правильные вещи, чтобы все вокруг них были счастливы. Он, казалось, больше заботился о том, чтобы угодить мне, а также персоналу. Поэтому я тревожилась: видела ли я ситуацию в подлинном свете? Был ли выбран нужный момент, и было ли это нужным местом? Да, да, да, повторяли все. Наконец, я согласилась — хорошо, это верное решение. И мы его перевезли.

В течение нескольких недель все шло хорошо; мы все начали успокаиваться. Но потом что-то заставило его взорваться. Мы так и не поняли, что послужило спусковым крючком, но, в любом случае, это привело его в бешенство. Он стал кричать и угрожать соседям и персоналу. Вызвали полицию — оказавшись лицом к лицу с большим рассерженным чернокожим мужчиной, не поддающимся контролю и с нечленораздельной речью, полицейские насильно его усмирили и уволокли в местную психиатрическую больницу. Там случилось худшее: смирительная рубашка, принудительное лечение и изоляция — все, от чего нам удавалось оберегать его с тех пор, как мы со Стивом начали работать над тем, чтобы перевести его из государственной психиатрической больницы. Все, что на моем собственном опыте приводило меня в ужас, теперь происходило с Джефферсоном.

К сожалению, это запустило цепную реакцию и деградацию, которая казалась какое-то время необратимой. Тогда он ненадолго попал в больницу в первый раз, но не в последний. Он не мог вернуться в свое прежнее общежитие — его место уже было занято. И он не мог вернуться в новый дом — это явно не сработало, и его возвращение было нежелательным. Слово «буйный» начало появляться в его медицинской карте; его перебрасывали из одного общежития в другое, пока не происходило что-нибудь неладное и его опять не госпитализировали. Ко времени моего переезда в Лос-Анджелес на новую преподавательскую должность, состояние Джефферсона все еще не стабилизировалось.

В конце концов ситуация некоторым образом разрешилась — несколько лет спустя, когда я приехала навестить его, он был в общежитии, где, вроде бы, все было под контролем. Но в течение какого-то времени казалось, что в нем сорвало какой-то переключатель, и ему больше не удалось справляться с ситуацией так же хорошо, как в своем первом общежитии. Все мы, его доброжелатели — не подвели ли мы его? «Дело было во мне?» — спрашивала я Стива. «Или в нас? Может, мы в этом виноваты?»

«Нет, нет», — сказал он. «Мы полагались на собственное мнение и сделали то, что казалось лучшим в этот момент». Но я боялась, что мы боролись за то, что казалось лучшим с нашей точки зрения, не обязательно с точки зрения самого Джефферсона. Может быть, то, что случилось с ним, произошло бы в любом случае, мы не можем этого знать. Еще один трудный урок для желторотых юристов.

* * *

С приходом весны подошел конец и моей жизни в Коннектикуте; я запланировала поездку в Лос-Анджелес на апрельские каникулы, чтобы встретиться со своими будущими коллегами, ознакомиться с университетским городком и городом и подыскать жилье. Вдобавок, мне порекомендовали нескольких психоаналитиков на западном побережье, чтобы я смогла продолжать свое лечение без перерыва. Я была полна решимости построить надежную базу для своей новой жизни.

Прямо перед моим отъездом раздался звонок от моего отца. «Твой дядя Норм скончался, он покончил с собой», — сказал он. Дяде Норму, младшему брату моей матери, было всего лишь сорок семь лет, когда он умер. Ни для кого не было секретом, что он страдал от психиатрических проблем большую часть своей жизни — в глубокой депрессии он провел год в клинике Меннингер в городе Топека, штат Канзас. В какой-то момент, по моей рекомендации, он также провел несколько месяцев в больнице пенсильванского института с моим тамошним доктором, Миллером; он вышел из больницы «вопреки врачебной рекомендации». И теперь дело дошло до этого — смерть от собственных рук, от передозировки таблеток.