Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [86]

Все же это соскальзывание было пугающим, и мое восстановление, хотя и было облегчением, почти так же лишило меня присутствия духа. Я начала понимать, что мое душевное равновесие зависело не только от моих усилий и решительности, но и, в равной степени, от чистой случайности. Для того, чье выживание зависело от структуры и предсказуемости, это было плохой новостью.

* * *

Летом 1988 года я закончила год в качестве преподавателя и готовилась к тому, чтобы с головой нырнуть в рынок труда преподавателей юридических школ. Я закончила писать рукопись своей статьи для юридического журнала о правомочии отказа от медикаментов, и была уверена, что статья была достаточно хорошей, чтобы использовать ее на предстоящих собеседованиях. Все опять шло по плану.

В выходные Четвертого июля я планировала съездить ненадолго в Майами повидать семью. Но в ночь перед полетом у меня неожиданно началась ужасная головная боль.

Сколько бы у меня ни было медицинских проблем, в этом списке не было головных болей. И эта, казалось, не собиралась проходить. Она длилась почти целых два дня. У меня болела голова, шея, спина, и почти все время меня тошнило.

Я пыталась отнестись к этому философски, и быть снисходительной к своему организму. У меня были друзья, страдающие мигренями; может, настал и мой черед. Может быть, на этот раз, то, что я испытывала, было нормальным — обычный бытовой стресс. Или, может быть, это была жара. Или влажность. В любом случае, головная боль прошла так же неожиданно, как началась.

Две недели спустя она вернулась. Я была ошеломлена силой боли, и моей неспособностью с ней справиться. Приятель, по имени Джон, с которым я познакомилась через Стива, который был не только мудрым священником, но и одаренным психиатром, наконец-то уговорил меня пойти к врачу. Я позже узнала, что его мать умерла в молодом возрасте после симптомов, схожих с моими.

Врач согласился со мной — да, это была мигрень, возможно вызванная стрессом. Он выписал мне тайленол с кодеином. После моего визита я поехала на машине обратно в Йель повидаться с друзьями из юридической службы; последнее, что я помню, было то, что меня вырвало. Даже сейчас я ничего не могу вспомнить из того, что происходило в последующие пять дней.

Мозаика, которую я смогла сложить из кусочков, после того, как меня стошнило, была следующей: Мария и Салли отвезли меня на машине домой и сказали мне, чтобы я немедленно легла в постель. На следующее утро они позвонили мне, чтобы проверить, как мои дела, но мой телефон был занят. В течение многих часов. К полудню они были взволнованы настолько, что вернулись в квартиру, где обнаружили меня в той же одежде, что и накануне. Моя постель была нетронута, и я продолжала повторять одну и ту же фразу: «Почему вы здесь, почему вы здесь?» Они мне ответили, и через несколько секунд я опять продолжала их спрашивать, буквально неспособная удержать мысль в голове ни День независимости США на секунду.

Они быстро запихнули меня в автомобиль и отвезли в отделение неотложной помощи. Где случилась предсказуемая катастрофа: в неотложке обнаружили, что у меня была история психиатрического расстройства. И на этом диагностическая работа со мной закончилась.

Стигма психической болезни — это многоликая гидра, и медицинское сообщество повинно во многих ее ликах. Однажды пациент на программе, в которой работал Стив, ходил неделями со сломанной спиной; никто из медицинского персонала, к кому бы он ни обращался, не принимал его боль всерьез — он был психически больным. Поэтому, как только в отделении неотложной помощи узнали, что у меня было психическое расстройство, и я была на нейролептиках, диагноз был высечен в камне: у меня «просто» был приступ. Бедная Мария буквально стояла на ушах, стараясь объяснить любому, кто был готов слушать, что они видела меня в момент психоза, и что это было что-то совершенно другое. Но ее показания не помогли — я была психическим пациентом. Неотложная помощь отослала меня прочь.

Мария решила, что я должна поехать с ней к ней домой; что бы со мной ни происходило, для нее было очевидным, что меня небезопасно оставлять одну. К тому времени, как мы приехали к ней домой, я уже не помнила, что происходило в отделении неотложной помощи, и не понимала, где мы были и почему. Пытаясь меня устроить, она позвонила моим родителям. Мама немедленно прилетела из Майами — отец поправлялся после глазной операции, и последовал за ней, как только смог.

Мама сразу же приехала к Марии, провела полчаса или около того с нами, и затем отвезла меня обратно на мою квартиру. Она вышла на несколько минут, чтобы купить нам что-нибудь поесть в местном магазинчике. Когда мама вернулась и постучала в дверь, я открыла ее и удивилась, увидев ее с покупками. «Что ты тут делаешь?» — спросила я.

«Я только что вышла купить еды», — сказала она. — «Ты что, не помнишь, что я привезла тебя от Марии домой?»

«Нет. А почему ты здесь? Кто-нибудь заболел?»

«Нет, Элин, никто не заболел. Кроме, пожалуй, тебя. Поэтому я здесь, чтобы увидеть, что с тобой происходит, и чем я могу помочь».

Пятью минутами спустя: «Мама, что ты тут делаешь?» И пятью минутами позже: «Что ты тут делаешь?» И потом опять: «Что ты тут делаешь?»