Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [84]

Мы стали с Сэнди близкими друзьями и часто ужинали вместе; он был добрым наставником, руководствующимся собственной интуицией, в течение моих нестабильных первых дней в моей роли институтского преподавателя; он помог мне написать исследовательскую работу, которую я готовила к публикации. По очевидным причинам меня заинтересовал вопрос, какие критерии или свойства входят в понятие «дееспособность» применительно к людям, которые хотят сами принимать решения о том, чтобы принимать (или не принимать) психотропные медикаменты. Как это определяет закон? Как это понимают медицинские учреждения и персонал? И как мы должны его понимать? Поскольку Сэнди изучал договорную дее- и правоспособность, его мнение по вопросу другой дееспособности было жизненно важным для меня.

Этот год преподавания пронесся незаметно, и мои дела шли хорошо — уж точно лучше, чем я могла ожидать. Я приспособилась ко многим переменам в моей жизни гораздо легче, чем когда бы то ни было. На преподавательской работе мне было легче организовывать и посещать сеансы с Берриманом, и, хотя я страстно желала жизнь без лекарств, я оставалась на наване и на антидепрессанте элавиле (амитриптилине) (но время от времени я экспериментировала с дозами, конечно же). Я чувствовала себя уверенно в своей роли преподавателя, у меня появились новые друзья, моя статья о дееспособности продвигалась вперед с помощью Сэнди, который читал каждую версию и подавал мне идеи, куда можно ее отослать. Я надеялась, что если мне удастся опубликовать статью в юридическом журнале, может быть (после еще одного года работы с Берриманом), я буду чувствовать себя уверенной настолько, чтобы подать заявление на какую-нибудь другую должность где-нибудь еще, и уехать из Нью-Хейвена.

И тут Берриман сообщил мне, что он собирается вскоре уйти на пенсию, а точнее — через три месяца.

Как будто кто-то нажал кнопку выключателя — так быстро я упала духом — мое состояние было хуже, чем когда-либо после Оксфорда и тех первых ужасных месяцев в Йеле. В течение нескольких дней, вся уйдя в себя, и практически немая, я снова начала раскачиваться и невнятно бормотать, независимо от того, была ли я одна или в кабинете у Берримана. На меня накатила разрушительная энергия и напал невыразимый страх. «Пожалуйста, не уходите», — умоляла я Берримана. «Вы не можете это сделать. Настанет конец света».

К счастью, юридическая школа участвовала в соревновании по учебному судебному процессу, поэтому мне достаточно было только появляться на работе — что было для меня очень хорошо, поскольку я была не в силах разговаривать. Однажды я принесла все свои ювелирные украшения в кабинет Берримана, вместе с чеком на большую сумму — почти всем, что у меня было. «Я хочу, чтобы вы отдали эти украшения вашей жене», — сказала я ему. «Они мне больше не понадобятся. И деньги мне не нужны будут тоже, поэтому возьмите их».

«Элин, вы знаете, что я не могу этого принять. Может, вам пора в больницу?»

Нет. Только не больница. Большую часть времени я проводила в своей квартире, свернувшись калачиком на диване и бормоча. Друзья приносили мне сигареты и еду, но я не могла есть. Я начала говорить о насилии, когда кто-нибудь был недалеко от меня. «Я убила многих людей», — сказала я. «И теперь, когда Берриманом завладел дьявол, мне нужно будет убить и его. И он не один такой».

Стив путешествовал, объезжая университеты по всей стране, проходя интервью на различные программы по докторантуре в области психологии. Он много раз звонил, чтобы проверить, как мои дела, но я не отвечала на звонки, поэтому он позвонил нашим друзьям, которые сказали ему, что случилось. Он сразу же вернулся в Нью-Хейвен.

Я открыла дверь в мою квартиру-студию. Стив позже расскажет мне, что то, что он увидел в тот день, превосходило все, что он видел, когда я была в бреду, и это шокировало его. Я не ела неделю или дольше. Я была изможденной и двигалась так, как будто мои ноги были из дерева. Мое лицо производило впечатление маски (и было похоже на нее). Поскольку я опустила все шторы, квартира (в ранние часы полдня) была погружена в почти полную темноту. Воздух был зловонным, в квартире был кавардак. Стив работал со многими пациентами, страдавшими серьезными психиатрическими расстройствами. Но до сего дня он говорил мне, что в тот день я выглядела хуже всех, кого ему приходилось видеть.

«Привет!» — сказала я, и затем вернулась на диван, где я сидела в молчании в течение почти пяти минут. «Спасибо, что приехал, Стив», — в конце концов сказала я. «Мир рушится. Мир. Голос. Скажи часам, чтобы остановились. Время времени пришло».

«Берриман уходит», — сказал Стив мрачно.

«Меня толкают в могилу. Ситуация тяжелая», — простонала я. «Тяжесть тянет меня вниз. Она все пытаются убить меня. Скажи им, чтобы они ушли прочь. Мне страшно».

Стив провел со мной несколько дней, пока я слушала музыку, и то неразборчиво бормотала, то угрожала совершить насилие. Я не хотела выходить из квартиры, только лишь затем, чтобы увидеть Берримана, а также, чтобы сохранить видимость присутствия на работе, но Стив мягко настоял, что мне нужно выходить в свет почаще. Мне нужно было принять душ, почистить зубы, сменить одежду на чистую, и поесть что-нибудь. Мы даже поужинали вместе с друзьями однажды вечером; на мое счастье, никто практически не прореагировал на мое тихое бормотание за столом, пока все получали удовольствие от трапезы.