Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [83]

Тем летом я узнала о должности сроком на два года в местной юридической школе (сейчас это юридический университет Квиннипиака) — в котором шло изучение законодательства и правоприменительной практики, а также юридических трудов. У этой должности не было перспективы стать постоянной академической работой, но она давала мне возможность вырваться из юридической службы; быть практическим юристом никогда не давалось мне легко, и в поселке отца Паника я совершенно зашивалась. К тому же на этой работе я смогу остаться в Нью-Хейвене и продолжать психоанализ с Берриманом. Итак, я подалась на эту должность.

Во время моего интервью (которое было большим прогрессом по сравнению с моими запинающимися интервью в двух других фирмах, оказывающих юридические услуги), очень приятный декан предупредил меня, тонко, как только мог, что эта преподавательская работа может быть гораздо ниже моих талантов. Мне было все равно. Мне нужна была работа, и я хотела работать; кроме того, у него не было полной информации обо мне. И я не собиралась ему ее давать.

Когда я получила предложение, я согласилась в тот же день.

* * *

«Мне нужно тебе кое-что сказать». Это был Стив, со своим мягчайшим голосом. Я собралась с духом, догадываясь, что последует. «Я уезжаю из Нью-Хейвена в Вашингтон».

Он начал отношения с женщиной — женщиной, которая мне очень нравилась, очень мягкой и доброй, которая вызывала у него улыбку. Она получила свою степень в Йеле и была принята на докторскую программу в университете штата Вирджиния в Шарлотсвилле. Стив хотел быть неподалеку от нее, я это понимала, и я это поддерживала; на самом деле я задолго до этого знала, что когда-нибудь между нами будут мили, это был только вопрос времени.

Тем не менее, мне было больно, очень. Он был моим коллегой, моим доверенным лицом, моим лучшим другом, и моим лучшим свидетелем — моей болезни, моей темноты, и моей борьбы за то, чтобы остаться в мире и стать полезным членом профессионального сообщества. Он критиковал мои статьи, он помогал мне держать в целостности мой фрагментированный разум, он составлял график моего прогресса (и напоминал мне самой, чего я достигла) — он даже иногда заканчивал за меня мои предложения. А я часто заканчивала его. Не было ничего, чего бы он не знал обо мне. Не было ничего, о чем бы мы не говорили, ничего, о чем бы я не хотела получить его совета, какой бы области это ни касалось — личной, или профессиональной, или академической. И сейчас он меня оставляет? Не удивительно, что моей первой реакцией было «Нет!».

«Да», — сказал он. «Пришло время».

«Я не думаю, что я смогу справиться без тебя рядом», — сказала я. Мой голос дрожал.

«Нет, ты сможешь», — сказал он. «Элин, вся твоя жизнь была историей твоей борьбы за то, чего ты хотела, и достижением этого. Ты квинтэссенция выживания — ты нашла друзей, терапевтов, профессоров, которые верят в тебя. И теперь ты начинаешь свою профессиональную жизнь. Не я сделал это за тебя — ты этого достигла!»

«Но ты мне помог», — сказала я.

«Ну, на это ты всегда можешь рассчитывать», — сказал он. «Это не конец дружбы — ничто не может к этому привести. Да ну, признайся же самой себе, что однажды и ты переедешь куда-нибудь. У тебя есть дело, которое для тебя важно, и где бы я ни жил, когда это случится, не имеет значения».

В день его отъезда мы вместе позавтракали. Я едва смогла съесть омлет, медленно, по маленькому кусочку, а вкус кофе казался таким, будто его сварили неделю назад. После этого Стив забрался в свою машину, Форд Пинто, купленную им за пятьсот долларов, и уехал в направлении шоссе 1-95 Юг. Я стояла и смотрела еще несколько минут, думая о том, как давным-давно Кении и Марджи Коллинс уехали из Вандербильта, и покинули меня. Мое сердце разбилось в тот день, и оно разбивалось сейчас, но я выживу — как ни грустно мне было, я знала это. И я забралась в свою машину и поехала обратно (плача всю дорогу) в юридическую школу на деловую встречу. Я припарковала машину и взяла себя в руки. Стив был прав — у меня были дела. Пора было взяться за работу.

Глава семнадцатая

Мой выбор преподавательской работы, хотя совсем не престижной (как мне намекал и сам декан), был одним из лучших профессиональных решений в моей жизни.

Это была небольшая школа, с гораздо меньшим прессингом и напряжением, чем в Йеле; студенты были очень трудолюбивые и со здоровыми амбициями, с сильным желанием слушать и учиться (хотя был и существенный процент отчисления за неуспеваемость, в отличие от Йеля). Моя основная обязанность — проверка меморандумов и записок по делу — занимала много времени, но была незамысловатой, а бывали дни, когда и довольно легкой. Несмотря на мою стеснительность в публичных выступлениях, обмен мнениями со студентами помог моей уверенности в себе. Я начала думать о себе как о настоящем учителе.

Одним из моих коллег был профессор по имени Сэнди Мейкледжон, внук знаменитого философа и ученого, занимавшегося Первой Поправкой, Александра Мейкледжона[20]. Сэнди работал профессиональным теннисистом в перерыве между окончанием юридической школы и началом работы в качестве практического юриста, и он сам был удивлен, что умудрился получить преподавательскую работу. Однако, начав работать, он открыл для себя, что семейная традиция преподавания (Александр-старший был деканом Брауновского Университета с 1901 по 1912 и президентом Амхерстского колледжа с 1913 по 1923) была у него в крови. Сэнди любил преподавать и, несмотря на репутацию очень требовательного преподавателя, он был для многих любимым профессором — он никого не опекал, но и никому не попустительствовал. И он служил мне прекрасным примером.