Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [82]

Во время моей работы в Бриджпорте мне было сложно находить время для сеансов психоанализа с Берриманом. Мы пытались учитывать и его, и мое расписание работы, но зачастую было сложно встречаться все четыре дня. И затем однажды возник вопрос относительно моего диагноза.

Мы обнаружили, что моя медицинская страховка от работы в ЮСК может оплатить часть моих психотерапевтических сеансов. Но для того, чтобы это случилось, Берриман должен был заполнить форму, в которой указывался диагноз. Я надеялась, что он напишет что-нибудь безобидное — типа тревожного невротического расстройства — чтобы я смогла избежать официальной записи о серьезном психиатрическом заболевании. Я надеялась, что в моей жизни в будущем будут и другие работы, и хотела получить их, будучи не связанной по рукам и ногам. Но Берриман дал мне ясно понять, что он намеревался честно заполнить форму и сказать правду. И я быстро поняла, что это было необсуждаемо.

Когда мы только начали работать вместе, Берриман затронул тему моего диагноза. Он думал, что я страдала в основном от депрессии, не шизофрении, что было для меня огромным облегчением. «Но давайте пока не будем навешивать ярлыки», — сказал он. «Они только отвлекают внимание, а у нас с вами есть более серьезные задачи».

Конечно, меня очень заинтриговал его окончательный диагноз — депрессия, даже психотическая депрессия, была все равно расстройством чувств, хоть это я могла признать. Шизофрения (или ее варианты) была «расстройством мыслей», в ее основе лежал психоз — и это было совершенно другое дело.

Через день или два Берриман вернул мне форму. Я чувствовала, как мой пульс отдавался у меня в ушах, когда я ее увидела в его руке, протянутую ко мне. Я взяла форму и прочитала слова: «шизофреническое расстройство депрессивного типа». Расстройство психики. Болезнь всего в одном шаге от шизофрении. Для меня было смерти подобно — видеть эти слова — исходящие от кого-то, кого я знала, чье суждение клинициста я не могла оспаривать. И тут, как будто для того, чтобы полностью вжиться в диагноз, я быстро начала распадаться.

В тот вечер, когда мы прогуливались со Стивом, я рассказала ему, что я видела диагноз Берримана, и как он напугал меня. «Мягкая умственная задержка, сопровождающаяся сверх-достижениями, проявляющимся в успешном окончании Йельской Юридической школы», — сказала я тихо, бросив на него взгляд украдкой, в ожидании реакции.

Стив покраснел и начал заикаться, зная, насколько важно для меня мнение Берримана. «Элин, я знаю, что Берриман очень умный, но, может, он ошибся с этим? Я просто не думаю, что ты умственно отсталая». Он посмотрел на меня и увидел, что я улыбаюсь.

«Попался!» — сказала я и рассмеялась. Я могла сказать по выражению его лица, что он не мог решить, смеяться ли вместе со мной или развернуться и пойти в противоположном направлении.

Несмотря на мой смех, в моей ситуации было мало забавного; любой диагноз, начинающийся с «шизо» был для меня проклятием, и я это знала. Почему Берриман так про меня думает? Я что, действительно настолько больна? Разве все, что я сделала, чего я достигла, было просто шуткой? Что мне действительно место в психиатрической больнице в конечном итоге!

И как будто бы для того, чтобы посмеяться надо мной, вселенная опять уронила меня в черную дыру, и галлюцинации вернулись ко мне в гости.

По настоянию Берримана я опять увеличила дозу навана; за несколько дней я была на ровном киле. Но диагноз продолжал преследовать меня. Я была так уверена, что я достигла реального прогресса; я верила, что я продвинулась дальше того первого диагноза, который мне поставили в больнице. Но теперь вес берримановского вердикта был осязаемым, не предвещающим ничего хорошего, это бы вес моего собственного сизифова камня — я катила его вверх по холму, он скатывался вниз, я катила его вверх, он скатывался обратно вниз. У него были все шансы раздавить меня окончательно.

Я продолжала проводить много времени со Стивом, который полюбил свою работу и начал делиться ею со мной; я находила наше время, проведенное вместе, умиротворяющим. Стив считал свою работу в общежитии приносящей большое внутреннее удовлетворение и сравнивал свою жизнь там с жизнью в монастыре. Я часто заходила к нему на ужин, или просто, чтобы посидеть за кухонным столом и поговорить с людьми, которые там жили. Однажды я столкнулась в дверях с новым жильцом, который оказался пациентом из моей палаты в Йельском психиатрическом институте. Между нами прошло несколько неловких минут, пока мы не поняли, что кофе и разговор означали для нас обоих одно и то же, и по тем же причинам.

Время, проведенное в общежитии, напомнило мне, что в положении больного есть и свои преимущества. Персонал в палатах экстренной помощи и в больницах всегда уделял пристальное внимание тяжело больным пациентам, и люди из общежития почти всегда могли найти собеседника. Но «пойти на поправку» означало отказаться от этого внимания, или найти другой, лучший способ его получить. Это был знакомый урок: уехать из дома здорово, но немногие люди совершают это путешествие без того, чтобы оглянуться назад, хотя бы несколько раз, в начале пути.