Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [78]

Примером поддержки права больного может послужить один трагический случай, который произошел с моим близким другом Дэном. Его первым клиентом в юридической психиатрической клинике был подросток по имени Тони, который провел в больницах почти всю свою жизнь. Когда Дэн взялся за его дело, Тони находился в государственной больнице штата для психически больных подростков, хотя было странным, что его единственным диагнозом был синдром дефицита внимания — СДВ. Тони хотел выписаться из больницы, и Дэн помог ему освободиться и выйти из клиники к неохотно принявшим его родителям, которые только после долгих уговоров согласились взять Тони к себе.

Через несколько месяцев — к тому времени он вышел бы из больницы в любом случае — Дэну позвонил Тони: он был в тюрьме по обвинению в убийстве. Он сжег семейный трейлер, в котором находились его мать, отец и семилетний брат; все они погибли. Дэн был подавлен, как и весь класс правоведения в области психического здоровья. Для группы студентов-идеалистов на юридическом факультете некоторые уроки давалась тяжелее других, а этот, в котором «помощь людям» не всегда приводит к хорошему результату (или, может быть, термин «помощь» означает совершенно разное от случая к случаю, и должен быть рассмотрен с большой осторожностью) — был самым трагичным для всех вовлеченных сторон. Загвоздка была в том, что невозможно было знать, как обернулась бы жизнь Тони без вмешательства Дэна.

В целом, однако, помощь психиатрическим пациентам приносила мне удовлетворение. Столько много было факторов в их разнообразных госпитализациях, и столько шансов для ошибок и небрежности в том, как их лечили. Каких-то ошибок можно было не допускать; некоторые жизни можно было изменить к лучшему. Я достаточно рано поняла, что посещение палат, где лежали душевнобольные, вызывает у меня сильные переживания — возможно, оно будило мою собственную потребность в зависимости, а также гнев на то, как со мной обращались, когда я сама лежала в больнице. Но я ничуть не сомневалась в том, что я понимала гораздо лучше многих (как медиков, так и обывателей), что это значит — быть беспомощным больным на кровати или запуганным до ужаса пациентом, связанным по рукам и ногам.

И все же, хотя я и непреклонно отрицала свою болезнь, я хорошо понимала пределы своих возможностей. Если я не могла говорить перед аудиторией даже в классе, маловероятно, что я смогла бы быть страстным адвокатом, сражающимся в окопах судебных залов, стараясь привлечь к себе внимание администраций больниц или непреклонной юридической системы. Если мне хотелось что-то изменить в жизни психиатрических пациентов, мне нужно было найти другой способ это сделать.

«Йельский юридический журнал» печатал (и продолжает печатать) «авторские академические работы во всех областях закона и юриспруденции». В этом журнале публикуются статьи и эссе многих ведущих профессоров и юридических умов со всего мира, но также журнал печатает короткие статьи студентов — сотрудников журнала. Чтобы стать сотрудником журнала, я должна была подать заявку с темой своей статьи — использование усмирительных ремней и рубашек в психиатрических больницах. Когда моя заявка была одобрена, я спросила Стива, не поможет ли он мне отредактировать и приготовить статью к публикации, и, конечно, он согласился. Я хотела, чтобы моя аргументация была как можно более убедительной и веской. На самом деле, где-то в глубине души, я хотела, чтобы эта статья совершила невозможное — вернулась в прошлое и изменила жизнь той молодой женщины, которая была привязана к кровати в больнице Йельского психиатрического института и в отделении Спецпалаты номер 10 Нью-Хейвенского госпиталя в Йеле. Я хотела, чтобы мои слова изменили образ мыслей всех врачей, которые меня когда-либо лечили, и все делали неправильно. Возможно, для меня это было слишком поздно. Но, возможно, это не было слишком поздно для кого-то другого.

Исследование, которое я провела, показало, что усмирение не применялось в Англии в течение более чем двух веков; и уж точно я не видела никаких признаков усмирения, когда я там была (а я не была особенно послушным или готовым к сотрудничеству пациентом). И, тем не менее, оно широко применялось в Соединенных Штатах. Неужели это лучшее, что мы можем сделать? Каковы были правила, каковы были критерии, какова была в разумной мере необходимая (и чрезмерная) осторожность при обращении с пациентами, которые уже были напуганы до ужаса в тот момент, когда лицо, облеченное властью, насильно их связывает? В своей статье я предлагала примерный статут (закон, который мог бы послужить моделью для законодательства каждого из штатов); в дополнение я приводила доводы в пользу большей степени свободы перед тем, как врач будет обвинен в халатности за то, что он не применил усмирение — короче, я хотела изменить систему стимулирования врачей. Моих врачей, врачей всех других пациентов.

В процессе подготовки моей статьи я разговаривала с одним профессионалом в области душевного здоровья, тогда работавшего на факультете Йельского университета. «Разве вы не согласны, что быть связанным — невероятно унизительно?» — спросила я. «Не говоря уже о том, что это больно. И страшно».