Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [49]

Он удивил меня, сказав, что не думает, что у меня шизофрения. «Вы очень стараетесь найти контакт со мной», — поделился он своим наблюдением. «И вы успешно живете и действуете в обществе, тогда как одной из отличительных особенностей шизофрении является неконтактность и неспособность функционировать. По крайней мене, это то, что я на данный момент думаю о ситуации».

«А что по поводу лекарств?» — спросила я. «Вы меня будете заставлять принимать таблетки? Потому что я не хочу этого делать. Я не могу это делать. Снадобья — это плохо, вы же знаете».

«Посмотрим, как пойдут дела», — ответил он. «Мы это обсудим, и по мере того, как я буду узнавать больше о вашей ситуации, мы вместе решим, что делать».

Я так хотела довериться этому прямодушному джентльмену из Старого Света, единственным преступлением которого на тот момент было только то, что он не был моей обожаемой миссис Джоунс. Мы договорились, что будем встречаться дважды в неделю.

И затем доктор Притцер напомнил, что мне пора уходить.

«Я… Я не могу», — сказала я. Мои ноги, до того момента такие беспокойные, обратились в камень.

Опять он слегка покачал головой. «Уф, Элин, вы должны. Вам пора. Меня ждет следующий пациент, мы с вами скоро увидимся».

Очень неохотно я медленно потащилась в приемную и села. Какие-то неведомые силы удерживали меня от того, чтобы уйти, я просто не могла дойти до двери, которая вела наружу. Через несколько секунд доктор Притцер вошел в приемную, чтобы встретить следующую пациентку. Он провел ее в свой кабинет и неожиданно вернулся. «Можете ли вы уйти сейчас, Элин?» — спросил он. С облегчением я обнаружила, что если я приложу мысленные усилия, то смогу. И я ушла.

С этого дня после каждой нашей встречи я проводила какое-то время в приемной в одиночестве, как будто мне нужно было собрать свои силы для того, чтобы оставить это безопасное место. И Притцер предоставлял мне возможность самой решать, когда мне уходить, и каждый раз мне удавалось принять это решение самостоятельно.

Между тем, я продолжала ходить на занятия, с напряжением заставляя себя сконцентрироваться на работе. Но я все еще была уверена, что преподаватель по контрактному праву проявляла обо мне особую заботу. Может быть, они с Притцером работают вместе над моим случаем? Может, они женаты? Может, в этом есть что-то зловещее. Точно, это эксперимент! Преподаватель контрактного права работает с психологом. У них контракт на мою жизнь. Экспериментальная терапия с посланиями, переданными через судебные дела по контрактам.

На одном из наших сеансов с доктором Притцером я лихорадочно расхаживала от одной стены его кабинета к другой, все более и более возбуждаясь, по мере того, как мои мысли становились все более и более ожесточенными. «Я убивала людей, и я буду убивать снова», — объявила я. Я почти рычала на него. «Кто еще находится в этом кабинете вместе с нами? Вы человек?» Я подошла к большому растению с густой листвой, стоящему в углу кабинета и оторвала один из листьев. «Видите? Вот что я могу делать с людьми!»

«Вам не следовало этого делать, Элин», — сурово сказал доктор Притцер. «Я люблю этот цветок. Вы больше не должны так делать».

Отрезвленная, я села и постаралась сидеть спокойно до конца приема. Он устанавливал границы; я старалась их соблюдать. Но границы никогда не удерживались, по крайней мере, в моем разуме. С течением времени я чувствовала себя во все большей и большей опасности, как будто я висела над пропастью, держась за выступ, и моя хватка ослабевала.

В классе мне дали задание приготовить мою первую юридическую записку (меморандум). Его задачей было объяснить очень специализированную область закона в сжатой и убедительной форме. В меморандуме вы рассматриваете вопрос с обеих сторон; в записке по делу (резюме) вы отстаиваете точку зрения только одной из сторон. Задание было дано за две недели, были установлены его формат и длина — не более пятнадцати страниц. Как и со всеми моими другими границами, я нарушила и эту — в дополнение к домашним заданиям по трем другим предметам, я работала над этим меморандумом денно и нощно, часами, без сна. А когда я закончила, мой документ был длиной в пятьдесят страниц. Я позже узнала, что человек, который отвечал за оценку наших работ, посчитал, что это была одна из двух лучших работ из всех, сданных на оценку в тот год. Но это было не то, что было задано. «Очень хорошо», — сказал ассистент преподавателя. «Но это не меморандум — это, скорее, можно назвать статьей».

Закон точен; от меня также ожидалось быть точной. И я хотела быть таковой. Но каждый раз что-то внутри меня заставляло делать больше того, что от меня требовалось. Работа никуда не годилась. Я ни на что не годилась.

Затем мне задали подготовить второй меморандум. Но на тот момент это было то же самое, что потребовать от меня забраться на Эверест в сникерсах. Слишком взбудораженная, чтобы читать, я видела только слова, бессвязно разбросанные по странице. Что еще хуже, я не могла запомнить ничего из того, что я читала до определенного места, и когда я пыталась писать, выходила сплошная тарабарщина — цепочка бессвязных слов и фраз, которые ничего не значили, не были связаны с контекстом — точно так же, как это случилось и в Оксфорде, когда я переживала самое трудное время. Миссис Джоунс, где вы? Вы мне нужны. Мы уже были в такой ситуации, и вы меня из нее вывели. Где вы?