Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [46]

* * *

Всего лишь спустя две недели после начала семестра я больше не могла этого переносить, и решила, что мне нужно сходить в студенческую клинику. На первом приеме я встретила американскую версию доктора Барнса, довольно незадачливого молодого психиатра, который лечил меня в Оксфорде. Начинающий интерн, доктор Бэрд, была явно захвачена врасплох моей нечленораздельной болтовней. Тому, как я говорила, можно подобрать технический термин «словесный салат» (когда кто-то говорит слова, сходные по звучанию, но не связанные по смыслу друг с другом) — хотя в моем случае «фруктовый салат» подошло бы больше.

«Меня зовут Элин. Они меня называли „Элин-Элин, выше ели“. В школе. Куда я ходила. Где я сейчас и где у меня проблемы».

«Какого рода проблемы?» спросила она.

«Есть проблема. Прямо тут в Ривер Сити. В доме нью-хейвенцев[12]. Где нет гавани, ни новой, ни старой. Я просто ищу гавань. Вы можете мне дать гавань? Или вы слишком молоды? Почему вы плачете? Я плачу, потому что голоса подошли к концу своего времени. Время слишком старо. Я уже убила множество людей».

«Ну, э, послушайте, Элин», — начала она, посмотрев сначала в свою записную книжку, потом опять на меня. «Мне кажется, у вас какие-то психологические трудности. Есть такое понятие как мания, которое описывает фиксацию на ложном убеждении, не основанном на реальности. Кажется, именно это с вами и происходит».

Я поблагодарила ее за лекцию. Она закрыла записную книжку и сказала, что примет меня на следующей неделе.

Выходя от нее, я испугалась. Все выходило из-под моего контроля, а я не знала, куда бежать за помощью. Единственный человек, который, я знала, мог бы помочь мне, был по другую сторону океана. Больше всего меня волновало, кто может случайно пострадать, если моя голова действительно взорвется. Феномен «молчаливого наблюдателя».

Парой дней позже, в пятницу после полудня, я убедилась в том, что я не продержусь эти выходные, и пошла на прием к дежурному врачу в студенческой медицинской службе. Психиатр на дежурстве была приятной и более знающей, чем та молодая женщина, которая принимала меня в прошлый раз; эта молодая специалистка по душевным болезням говорила с латиноамериканским акцентом и выражала крайнее сочувствие. Но, однако, уже через несколько минут после начала нашей встречи я быстро решила, что мне нужно вести мою часть нашего разговора изнутри небольшого одежного шкафа. Я встала и направилась к нему, и затем втиснулась вовнутрь. Но она не стала мириться с таким поведением.

«Если вы не выйдите оттуда сейчас же и не будете со мной разговаривать, Элин, мне придется вас госпитализировать».

Я послушно вышла из шкафа и села. «В Китае идет война», — сказала я. «Нужно быть хорошо вооруженным. Вы Бог? Вы когда-нибудь кого-нибудь убивали?»

«Нет, нет, не убивала», — сказала она спокойно. «Элин, если после нашей беседы вы вернетесь в свою комнату, как вы думаете — вы потерпите до конца выходных?»

Я покачала головой. Мой рот выдал еще порцию тарабарщины.

Она позвала еще одного врача, молодого социального работника, невысокого и крепкого, с видом, явно не допускавшим никаких глупостей. Он хороший, подумала я. Не страшный. Пока не страшный.

Задав мне еще несколько вопросов и не получив ничего за свои труды, они объявили, что, по их мнению, лучше всего дать мне немного лекарства.

«Оно называется трилафон», — сказала женщина. «Это нейролептик. Он поможет вам справиться с вашим спутанным мышлением».

Я хорошо знала, что такое нейролептик — это психотропный препарат с ужасными побочными эффектами, сильнейшее успокоительное, от которого руки и ноги начинают бесконтрольно дрожать (и иногда это необратимо), и в худшем случае от него можно и умереть. Да я ни за что не буду принимать их дурацкий препарат. Почему я должна принимать лекарство только потому, что я говорю то, что другие думают, но, по какой-то причине, не говорят? Мы все думаем так, наш мозг таков; а вовсе я не нервнобольная и вообще не больная. Не сказала ли я это вслух? Я не была уверена.

Это двое позвали третьего — главу психиатрической службы, низенького седого пожилого мужчину. Угрюмого. Заслуженного. Все трое убеждали меня принять лекарство.

«Нет, нет», — говорила я. — «Я не могу этого сделать. Позвоните мужу моей подруги Джин, Ричарду. Он невролог. Они знают меня по Англии, но они сейчас живут в Вашингтоне — они вам скажут. Ричард знает все про мой разум, он знает, что мне лучше сделать».

Они качали головами. Они начали мне казаться куклами. Марионетками. «Элин, если вы не согласитесь принять лекарство, возможно, нам придется положить вас в больницу».

Эти слова пронзили меня, как молния, и заставили меня сфокусироваться, начать следить за собственной речью и словами, камушками падающими изо рта. «Ничего этого не нужно», — сказала я твердо. — «Даже просто проведя время здесь, поговорив с вами — я уже чувствую себя лучше. Если вы меня отправите в больницу, они меня сразу же отпустят. Вы не можете силой удерживать человека, который так разумно себя ведет, как я. Я выйду отсюда немедленно».

Это была игра, но она сработала. Они согласились позволить мне провести выходные в студенческом медпункте вместо больницы. И хотя они продолжали приводить свои аргументы в пользу трилафона, они обещали не заставлять меня принимать его силой.