Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [40]

Несмотря на то, что пациенты воспринимали меня как некое полномочное лицо, находящееся «по другую сторону медицинского прилавка», я обычно больше сопереживала им, нежели персоналу. По правде, я иногда чувствовала странную конкуренцию с пациентами, взвешивая в уме, кто из нас больше болен, они или я. Ведь, в конце концов, я встречалась с миссис Джоунс каждый день, и у меня были непрекращающиеся бредовые идеи. И все же я была здесь, и действовала автономно, казалось бы, держа все под контролем и имея право действовать во внешнем — то есть, в психически здоровом — мире. Да, одна часть меня гордилась своей заботой о них, но другая часть меня хотела, чтобы обо мне позаботились так же, как об этих пациентах. Их настроения и эмоции были в полном беспорядке, и персонал и клиника к этому были приспособлены. От меня же, напротив, ожидалось, что я буду собрана, дисциплинирована, с размеренным поведением, несмотря на пластинку, крутящуюся в моей голове — что я — злое начало, и, возможно, катастрофическое. Каждый раз, когда я выходила из больницы, мне приходило в голову, что то, что я делала, было серьезным мошенничеством.

И все же я трудилась, не покладая рук, и получала от этого большое удовлетворение. После всех этих лет, что я провела, зарывшись в книгах и запутавшись в дебрях собственного сознания, завязывание отношений с другими давало мне новый смысл жизни. Я делала что-то стоящее, и я это знала. Это не было высокомерием, это было гордостью, такой же гордостью, как в тот момент, когда я приносила домой родителям табель с пятерками. И когда настал неминуемый час прощания с Литтлмором, пациенты написали мне прощальную открытку, и каждый из них подписал ее. Многие написали несколько строк, в которых благодарили меня за время, проведенное с ними. Позже этой ночью в своей комнате я читала эту открытку, поражаясь, что это они мне написали, а не наоборот.

* * *

На третьем году лечения у миссис Джоунс я заметила, к моему смятению, что я становилась каким-то ипохондриком. Почти все, что происходило с моим телом — простуда, царапина от бумаги, головная боль, ушибленный палец на ноге — немедленно становилось серьезным поводом для беспокойства, причиной пойти к врачу, потенциально смертельной болезнью. Однажды я ехала на мопеде, когда меня резко подрезала машина, и я упала на землю, повредив голову. Я потеряла сознание, и в больнице, где меня позже осматривали, настояла на том, чтобы они продержали меня до завтра под наблюдением. Я нервничала по поводу всех плохих вариантов, к которым могла привести травма головы (смерть, амнезия, слепота, повреждение мозга, эпилептические припадки…), но при этом, как это ни странно, я радовалась, что вообще выжила. В целом, больничная обстановка — запахи, звуки, верхний свет, который никогда не выключается, безликие люди в униформе, расхаживающие вокруг и говорящие на своем закодированном языке, который только они понимают — совершенно выбила меня из колеи. Я могла думать только о том, чтобы выбраться отсюда прежде, чем случится еще что-нибудь.

Ну, что же, это довольно интересно, подумала я. Если я так боюсь умереть, может, это означает, что я уже больше не хочу умереть. Может быть, это значит, что я хочу остаться в живых и посмотреть, что же будет дальше.

Когда прошло почти три года наших занятий с миссис Джоунс, мой бывший сосед по общежитию, Патрик, играл свадьбу в Манчестере. Мы небольшой компанией отправились туда на машине. Я не очень хорошо помню, как очутилась в этой компании, поскольку я никого из нее не знала — возможно, это случайно получилось в результате процесса «ты позвони тому-то» и «кто-то собирает нас вместе».

Я не думаю, что произнесла больше десяти слов за всю поездку; я полностью ушла в себя, с головой утонув в фантазиях на тему миссис Джоунс, и как избежать с ней расставания. Мы с миссис Джоунс пришли к согласию, что мне пора было возвращаться в Штаты и наладить свою жизнь там. Мы согласились, что наша совместная работа подошла к логическому концу. И все же одна лишь перспектива этого «конца» направила мой разум и мои тревоги на курс столкновения друг с другом.

Все остальные, кто ехал в машине, беззаботно болтали друг с другом — при подъезде к Манчестеру все были полны ожиданий, при возвращении — обсуждали разные моменты и события прошедшего дня — но я была погружена в молчание. Это было в моем репертуаре. Когда фантазии овладевали мной, я могла видеть только их. И пока я в них плутала, я напрягала всю силу воли, на которую я способна, чтобы утаить от окружающих, что со мной происходило.

Свадебная церемония, которая проходила в красивой старой церкви, оказалась чуть более религиозной, чем я ожидала, и я удивилась, обнаружив, что плачу в момент обмена брачными обетами между женихом и невестой. Я плакала не из-за себя, а от радости за Патрика — он всегда был очень дорог мне, настоящий и добрый друг. Он заслуживал счастья, и я искренне желала ему этого. Но по большей части и церемония, и последовавшее свадебное торжество прошли как в тумане. Я ощущала все это так, как будто время замедлило свой ход до бесконечности, и я не могу ни вписаться в него, ни вжиться хоть в какую-либо роль.