Не было нам покоя - [15]

Она ждала, что Лайл начнет спорить, но сказать той было нечего.

– Первым я привела сюда Линка. Это было наше тайное место, только для нас двоих. Теперь я показываю его тебе.

– Почему?

– Когда мы вернулись в школу, все стало напоминать о нем… – Она на цыпочках подобралась к воде и слегка толкнула лодку носком. – Летом было лучше. Я не чувствовала, что его нет. А в школе… не знаю. Там пустота в тех местах, где должен быть он. Весной было легче, Гэтана либо не пускали в школу, либо он сам пропускал уроки. Мистера Миллера заменили, и до конца года оставалось совсем немного. А теперь вернулись все, кто его любил, и мне кажется, я что-то от них скрываю. Мне надо было кому-то рассказать. А кому еще рассказать, как не тебе.

– Значит, Эмберлин не знает?

– Конечно, нет! Что бы я ей сказала? «Хочешь услышать мою ничем не доказанную теорию о том, как твоего брата убили в волшебном озере?»

– Ну, не совсем так, конечно…

У Эмберлин было куда больше причин узнать о существовании загадочного озера, чем у Лайл, но Ноэми не хотела, чтобы еще кто-то утонул, потому что она рассказала им про озеро. Надо сначала разобраться, что тут к чему, а потом уже сообщать сестре Линка. Этот лес… Ноэми раньше думала, что хорошо его знает. Но потом океан прокрался между деревьями и изменил их, сделал странными и чуждыми. Он словно был той деталью из сна, которая дает тебе понять, что ты спишь.

Бумажная лодка

Я опустилась на колени на берегу озера. Была ночь. Призрак луны подсвечивал облака сзади: эти огромные синие фонари помогали мне видеть во тьме, точно кошке. В траве лежал лист бумаги, такой огромный, что я могла бы лечь на него, раскинуть руки в стороны и все равно не достать до краев. Я сложила из него лодку, вминая складки голыми лодыжками. Лодка получилась крепкая. Я толкнула ее в воду и прыгнула внутрь.

От озерной воды дно моей лодки совсем вымокло и стало прозрачным; белый лист подо мной почернел. Но почему-то вода не просочилась сквозь бумагу и мои ноги совершенно не намокли. Лодка не размякла.

Мою прозрачнодонную лодку отнесло далеко от берега – так далеко, что я больше не видела деревьев. В воде отражались облака над головой. Стеклянная вода, стеклянное небо. Я опустила палец за борт, и по озеру пошла рябь. Небо надо мной раскололось, повторяя узор; оно пошло трещинами, словно замерзшая лужа ранней весной. Лодка остановилась. Вода вокруг меня застыла. Моя бумажная лодочка замерзла посреди бескрайнего озера.

Что-то подо мной – по другую сторону прозрачного дна – медленно обретало форму. Под комком из водорослей и морских уточек появлялось нечто, похожее на лицо. Мне было плохо видно. Я прижала ладонь с растопыренными пальцами ко дну лодки. Между большим и указательным открылся глаз: глаз тюленя, глаз лошади, черный, точно глаз созвездия Малого Коня.

6. Джонас

Мэтт Лейк почти все время проводил дома: работал в каретнике. Это значило, что Джонас оставался в доме совсем один, не считая котов, Розенкранца и Гильденстерна. Ноэми с Лайл вечно уходили шляться по лесу. Вот и отлично. В доме жили шесть человек, и, хотя спален было на одну больше, все равно Джонасу казалось, что людей как-то многовато. Он понимал, что так практичнее, но ему жаль было расстаться со своим одиночеством. Хотя жильцы ему очень даже нравились.

Диана вечно настаивала, чтобы пауков не убивали, а выносили из дома и выпускали на траву. Одри, после целого дня на ногах в салоне, готовила ужин каждый вечер, когда была дома (альтернатива куда более заманчивая, чем «стряпня» Мэтта: он постоянно предлагал всем на ужин хлопья).

Джонас не мог пожаловаться на своих дружелюбных, щедрых соседей, но все равно их присутствие его утомляло: он привык куда более экономно расходовать свое время и энергию.

Единственным, кто его не напрягал, была – несмотря на всю свою ершистость – Ноэми. А может, и благодаря ей. Когда она возвращалась после своих загадочных вылазок с Лайл, то редко удостаивала соседей даже коротким приветствием. Если Джонас был дома один, она и вовсе его будто не замечала.

Предоставленный самому себе, Джонас нередко заходил в комнату девочки, которая не ждала от него общения тогда, когда ему хотелось стать невидимкой. Он не знал, почему Ноэми заметила его присутствие тогда за обедом. У него было на этот счет несколько теорий: во-первых, у него был слишком жалкий вид. Во-вторых, она его пожалела после того, как Гэтан Келли чуть не поджег ему волосы. В-третьих, он отвлек ее, заняв пустой стул ее мертвого парня. Последнее он допускал умом, но не сердцем. Окажись он на ее месте, чего бы он хотел: чтобы кто-то сел на этот стул или чтобы стул навеки остался пустовать? Он не знал, что бы выбрал. Джонас не рассматривал вещи Ноэми, кроме тех, что были на виду. Больше всего его заинтересовали фотографии. Приподнимая их, он читал названия, даты и имена моделей, написанные маркером на обратной стороне. До последнего лета почти все фотографии были сделаны в лесу. Часто на них попадалась Лайл, хотя на одной Джонас бы ее не узнал, если бы не надпись.

Прозрачно-белая ткань обволакивала Лайл, словно коконом. Девушка невесомо парила на фоне дерева с изъеденной червями корой. На ней то ли совсем не было белья, то ли было нечто незаметное, телесного цвета – и от этого присутствие Джонаса в комнате казалось еще более возмутительным. Сквозь ткань у лица Лайл он разглядел несколько прядок волос: тогда они еще были платиновые, а не зеленые. Черты лица размыты, лишь краснеют ярко губы. Она напоминала ленту, что застряла в ветвях дерева и почему-то начала превращаться в человека: лишь часть лица вокруг губ успела проявиться со всей яркостью.