Не без вранья - [73]

У них была чудная курортная жизнь: пляжи, рестораны, танцы. Мужчины танцами не увлекались, танцевали Эльза и Лиля… Лиля словно жила в другой реальности, словно не в России 1923 года, — почему, живя в Советской России, они с Бриком оказались на европейском курорте? Маяковский поехал в Германию как «поэт-коммунист», для «поднятия культурного престижа нашего за границей», — так было написано в письме Луначарского комиссару иностранных дел. Ну а Лиля, Осип? Секрет, никто не знает. Не будем вредничать, такая уж у Лили жизнь, полная секретов.

В сентябре Маяковский вернулся в Москву, и вскоре после этого Краснощекова арестовали.

Старого революционера и нового банкира Краснощекова обвинили в растратах, в крупных финансовых махинациях, в неправильных кредитах, в притоке американских инвестиций в Россию, то есть в том, что он хотел продать Россию Америке. И еще в поощрениях торговых операций родственников, выдаче родственникам кредитов… В общем, легче открыть современную прессу и просто переписать, в чем обычно обвиняют банкиров, — все совпадает. Это была очень современная история с этим первым и последним советским банкиром Краснощековым — он был первый банкир, и первым сел в тюрьму. Еще его обвинили в пьяных оргиях с цыганами, в том, что он со своим братом «заказывали своим женам каракулевые и хорьковые шубы». Обидно — Краснощеков все-таки был человеком идеи, а не человеком денег, и человек с его биографией вряд ли мог вести себя как загулявший провинциальный купец… А с финансами всегда так, всегда есть опасность, что крупные финансовые операции мгновенно превратятся в крупные финансовые махинации, различие тонкое и определяется только желаниями власти. Краснощеков был директором Промбанка, а в этой истории фигурировал конкурирующий банк — Госбанк, и стоял вопрос, кто кому подчинится, так что Госбанк был сильно заинтересован в том, чтобы Краснощекова убрали. И, очевидно, победил.

Арест Краснощекова стал сенсацией.

Во-первых, это было первое обвинение большевика в растрате, первое не политическое дело, а такое… человеческое, с душком, который всем интересен, — деньги, шубы. И личность уж больно необыкновенная, и все это очень волнующе — сначала большой успех, а затем тюрьма. В общем, арест Краснощекова был значительным событием в жизни страны и очень сильно нашумевшим событием в московской светской жизни.

Но отчего-то Маяковский не пишет Лиле об аресте. Только «…ужасно без тебя заскучал», только «детик», только «целую вас всех (Киса+Ося)», а об аресте Краснощекова ни слова. Арест мог затронуть Лилю, но даже это Маяковскому неважно — для него как будто нет никакого ареста, не существует никакого Краснощекова, он, как ребенок, закрывает лицо руками и говорит «ищи меня». Как бы он ни старался выполнять Лилины условия — не ревновать, не приставать, не замечать, — он отчаянно, болезненно ревнует.

Лиля и Осип вернулись в Москву, Краснощеков сидит, Маяковский по-прежнему ревнует, а Лиля честно носит передачи Краснощекову вместе с его дочерью Луэллой.

Кстати, та самая «жена», которой покупались каракулевые и хорьковые шубы, что с ней? То есть с Лилей?

А Лилю не назвали. Даже не вызывали как свидетеля. Это был первый случай, когда она могла пострадать от органов, но не пострадала.

Лиля носила передачи, но она не стала «женой арестованного», горестной, поглощенной только любимым человеком, томящимся в тюрьме. Все в ее жизни было как прежде, как всегда, так же «пили чай» в Водопьяном переулке, гости, ЛЕФ, карты.

И планов своих Лиля не изменила — из-за передач и Луэллы она не осталась в Москве, и уже через несколько месяцев, в феврале 1924 года, была в Париже. Это очень характерно для нее — она хотела жить, жить! В Париже Лиля вела бурную светскую жизнь, завела роман со знаменитым в будущем художником Леже и даже немного побыла манекенщицей, демонстрировала платья известной портнихи.

В дни, когда Краснощекову был оглашен приговор, Лиля писала Маяковскому и Брику: «Здесь совсем искутились» — танцы до утра, свидания. Их с Эльзой «свидания» были расписаны на десять дней вперед. И между перечислением своих развлечений Лиля спрашивала: «Что с А. М.?» И в том же письме: «Я люблю тебя и ужасно хочу видеть. Целую все лапки, переносики, морду». Это — Маяковскому, не Брику, а им обоим просьба о деньгах. Лиля просит прислать денег, если они выиграют «какие-нибудь бешеные деньги» в карты.

А если бы в тюрьме оказался Осип? Уехала бы она, танцевала бы до утра или стояла бы в платочке в тюремных очередях? Конечно, стояла бы! Просто у нее была разная степень причастности к людям, к Брику одна, ко всем остальным другая.

Лиля вернулась в Москву в мае, не торопясь, через Берлин, где она встретилась с Маяковским. Наверное, Маяковский радовался, что соперник удален со сцены и Лиля теперь только его. Маяковский вел себя естественно для человека, снедаемого ревностью, но Лиля? Все это выглядит как-то не очень. Как будто Лиля — эгоистичная равнодушная дрянь.

Приехав в Москву, Лиля опять начала носить передачи вместе с Луэллой — продукты, лекарства. И дело даже не в передачах, Лиля сделала гораздо больше, чем передачи, — она взяла к себе дочку Краснощекова. Переехала на дачу в Сокольниках вместе с Луэллой.