Луна – в полнеба. Грязь дороги.
За кромкой леса спит заря…
Надежно охраняют боги
Ночную песню глухаря.
Он весь – восторг! Он там, на ветке.
Он в предвкушении гульбы.
А мы крадемся, как в разведке,
По насту собственной судьбы.
Он высоко. Он коронован
Самой природой. Царь весны.
Он упивается свободой
На кроне царственной сосны.
Тревожно. Нежно. Чуть печально
Затянет птица песнь свою.
И, может, вовсе не случайно
Я промахнусь по глухарю.
Мечта души моей тревожной,
Зачем тебе в тревожном сне
Мечтательно-неосторожно
Приходят мысли обо мне?
Поверь, любовь моя, свиданья
С такими мыслями – к беде.
Что принесут они? Страданья…
Иль не хватает их тебе?
Еще исправить все возможно.
Что натворил я-дурачок?
А ну-ка, радость, осторожно
Давай-ка – на другой бочок.
Неспроста каждый день пребываю я
пьяный:
Жить с тобой – все равно что
с открытою раной.
И, чтоб боль притупить от твоей
нелюбви,
Мне приходится пить от зари до зари.
Это вечное пьянство похоже на бой.
За какие грехи я наказан тобой?
Ненавижу тебя! Но – чудные дела! —
Никакая другая мне так не мила.
Со своею бедою брожу как во мгле.
Жаль: недолго с тобою мне жить
на земле —
Рассыпаюсь уж весь. Но душой
не солгу:
Как любить тебя здесь – всё понять
не могу.
Льется в горло мое горькой влаги
поток.
Но однажды я выпью последний
глоток.
Убегу я в леса. Упаду я к цветам.
И уйду. В небеса. Чтоб любить тебя
там…
Летели,
кружили,
Крича,
журавли над водою
О том,
как любили,
О том,
как расстались с тобою.
Но снова январская вьюга
В окно застучит нам тревожно.
Как трудно нам жить друг без друга,
А вместе – совсем невозможно.
Забавную
шутку
Любовью мы
называем.
И вновь
открываем
Друг в друге
каких-то богов.
Но снова январская вьюга
В окно застучит нам тревожно.
Как трудно нам жить друг без друга,
А вместе – совсем невозможно.
Город пьян – и улицы пусты.
Двери магазинов на замках.
Только обнаженные кусты
Дремлют у мороза на руках.
Влезу в шубу, выйду за порог,
Новогодним радуясь дарам.
Тьмы машин, нагрызшихся дорог,
Прячутся, как мыши, по дворам.
Спит Москва. Похмелье у страны.
Зябко ей. Укрылась тишиной.
В белом танце праздника зимы
Белые пушинки надо мной.
Вальс ли снежный, танго ли,
фокстрот?
Ты кружись, снежиночка, кружись.
На ладонь мне робко упадет
И растает маленькая жизнь.
Я рос в деревне. Не начитан.
Дворовый мат ласкал мне слух.
Да вот беда: не так воспитан —
К искусству был я просто глух.
Я не слыхал про Рафаэля
Непревзойденные холсты.
В полях совсем не акварели
Чертили конские хвосты.
К искусству также непривычны
Сыны соседские росли.
Порой ругались неприлично,
Когда бурёночек пасли.
Гудела шумная ватага
Полуголодных сорванцов,
В чьи попки тощие отвага
Вбивалась пряжками отцов.
Цвели московские мальчишки
Бутонами музейных «Ах!»,
А мы в пристенок били фишки
В отцовских порванных штанах.
С утра и до заката солнца
Под крик охрипших матерей
Мы колесили по болотцам,
Любуясь глупостью своей.
От Паваротти не балдели,
Не пялили глаза в Дали.
Мы были заняты: мы ели
Болотных теноров любви.
Не церемонясь в этикете,
Спешили их освежевать.
Важнее всех искусств на свете —
Искусство брюхо набивать.
Но по ночам, под птичьи трели,
В большой разгул хмельной весны
И мы, сопливые, смотрели
Искусствоведческие сны.
Я помню: лишь глаза прикрою —
Как налетал «Девятый вал».
Я представлял себя героем,
В руках сжимающим штурвал.
Но сон недолог. Утро блеском
Текло в оконное стекло,
И рассыпались грёзы с треском,
Шальным мечтам моим назло.
Я матерел. Черствел душою.
Судьбе экзамены сдавал.
И был любовию большою
Сражен однажды наповал.
Мы все рабы ее, с рожденья
До самой крышки гробовой.
В обмане сладких наваждений
Мы тонем вместе с головой.
Двадцатый век стекал во Время.
Лишь «дали были голубы».
Старело и редело племя
Вчерашних баловней судьбы.
И я, с полсотни лет отмерив,
Перешагнув лихой рубеж,
Купил навскидку, не примерив,
Пиджак последний, цвета беж.
Но в возрасте седого деда,
Больной, почти уже дебил,
Я встретил вдруг Искусствоведа.
И вдруг – искусство полюбил.
Хорошая ты наша, Натали,
Проснешься поздно и одаришь
взглядом.
Осенняя ты наша, о любви
Слова мои сентябрьским
листопадом.
Но даль тиха. И небо голубо.
Природа нарядилась в ожиданье.
Знать, тишину короновал сам Бог,
Боясь встревожить нежное созданье.