Не ангел - [154]

Селия взглянула на него, развернулась и вышла из кабинета. Ее терпению пришел конец.

Оливер просто замучил ее своей критикой — все ему было не так. И то, как велось хозяйство в доме, и прислуга, которую она наняла, и время, что она уделяла работе, даже ее светская жизнь — все попало под обстрел.

— Можешь идти, если хочешь, — говорил он, когда они получали какое-нибудь светское приглашение, — я предпочитаю остаться дома. Мне сейчас не до этой чепухи. Надо спасать издательство.

Иногда Селия уходила без него, а иной раз оставалась с ним, пытаясь сделать приятными их совместные вечера. Она покупала целые комплекты граммофонных записей классической музыки, которые очень любила, чтобы дома можно было прослушать целую симфонию. Или отмечала в газетах то, что они могли обсудить за обедом, то, что всегда интересовало их обоих: рост Лейбористской партии, успехи суфражистского движения, социальные волнения, бедственное положение солдат-инвалидов, вернувшихся с войны. Селия велела поварихе как можно больше разнообразить мягкую диету Оливера, а после обеда часто предлагала мужу прогуляться по набережной. Иногда он бывал доволен и шел с ней, но чаще всего отказывался, ссылаясь на головную боль или несварение, и исчезал в своем кабинете. Такие вечера становились для Селии облегчением, по крайней мере, она могла заняться собственной работой.

Физической близости между ними по-прежнему не было. Ей с трудом верилось, что когда-то оба они испытывали эти чудесные внезапные приливы желания, которые заставляли их вечерами спешить к себе в комнату, а по утрам будить друг друга. Она уже позабыла те веселые прелюдии, словесные перепалки вроде: «Ну что, хватит, Селия?» и «Нет, можно бы еще, если ты меня об этом попросишь, Оливер», — а ведь именно наслаждение друг другом и постоянная потребность в нем делали их счастливыми и вносили в жизнь нечто особенное.

Селия старалась быть терпеливой, помнить, что муж говорил ей ждать его полного выздоровления, но это давалось ей с трудом. Как же непросто было подавить желание и забыть про собственную неудовлетворенность. А тут еще его вечная критика и недовольство. Если бы Оливер проявлял свои чувства каким-то иным образом: говорил бы с ней, выслушивал, заверял в любви, целовал хоть иногда, обнимал — тогда ей наверняка гораздо легче было бы переносить воздержание, но он не делал ничего подобного. Каждый вечер после ужина он удалялся в свой кабинет, оставляя ее одну, и вообще Селия заметила, что Оливер стал избегать заходить к ней в комнату. Она видела, что мужу мучительно, неловко и стыдно, но ведь она же старается понять его, поддержать, почему же он отгораживается от нее?

Но если дома было не все благополучно, то работа теперь превратилась для Селии в сплошную пытку. Ежедневно от нее требовалась бездна терпения. Она вообще удивлялась, откуда у нее берутся силы все это выносить: Оливер становился все несноснее, они постоянно сталкивались и кричали друг на друга за закрытыми дверями своих кабинетов. Он пытался отменить ее решения, ставил под сомнение ее суждения, требовал от нее соглашаться с ним во всем. Селия чувствовала себя униженной не только в глазах сотрудников, но и в собственных глазах. Она никогда не думала, что такое возможно. Даже в самые страшные дни войны, когда Селия боялась бомбежек, роста цен, падения доходов, вызванного уменьшением спроса на книги, она точно знала, что́ нужно делать, и пыталась осуществить все возможное, чтобы издательство выжило. Но теперь недоверие Оливера, его постоянные попытки контролировать каждый ее шаг просто убивали Селию, у нее опускались руки.

Она никогда не поверила бы, что ей будет так не хватать ММ. Присутствие ММ всегда было для Селии поддержкой: помогало ее суровое спокойствие, грубоватое чувство юмора, ее громадная трудоспособность и проницательные суждения. Даже внезапный хрипловатый смех ММ действовал на Селию позитивно. Но теперь нужно было привыкать обходиться без нее. Неизвестно, вернется ли ММ. Они с Джеем на время перебрались в «голубятню» и подыскивали небольшой домик на краю Эшингема. Когда-нибудь, сказала ММ Селии, возможно, когда Джей пойдет в школу, она вернется к работе, но не раньше. И учиться Джей будет недалеко от дома, чтобы за ним всегда можно было присмотреть, так решила ММ. «Я знаю, что мне будет скучно и я буду страшно тосковать по „Литтонс“, — призналась ММ. — Но Джей важнее. Я усвоила урок».

Джей поправлялся быстро, к нему вернулись прежние силы, чужое, бледное лицо снова стало круглым и румяным, нога постепенно заживала. Он был невероятно счастлив вновь оказаться в Эшингеме. Правда, Барти и близнецов там не было, зато он общался с Билли. Едва Джей достаточно окреп, чтобы выходить за пределы крошечного сада «голубятни», как тут же на костылях отправился на конюшню и там следовал за Билли по пятам, пока его не уволокли домой отдыхать.

— Ну и парочка! — расхохоталась леди Бекенхем однажды утром, придя как раз в то время, когда Билли вместе с Джеем подметали двор. — Оба на костылях. Как будто у нас тут снова лазарет.

Леди Бекенхем заказала для Билли более совершенный протез.