Назидательная проза - [56]

— Не доберемся, — ответил Илья. — Там, впереди, глубокий ухаб, и на обочине хворосту целая куча. Сразу и загрузим.

В самом деле, впереди, возле широкой колдобины, темнел штабель хворосту, сложенного, очевидно, на случай, если дорогу развезет. Сотни раз Иван Федотович проходил мимо этого богатства и не замечал его, а вот пригодилось.

Вдвоем они быстро перетаскали хворост к машине, сложили его на багажной решетке. Илья достал четыре длинные резинки от эспандера и в пять минут закрепил добычу на крыше намертво. Потом обошел вокруг машины, кинул Ивану Федотовичу: «…Садитесь», и они начали разворачиваться. С этим пришлось повозиться: дорога была неширокая, с глубокими канавами по бокам.

Тут стал накрапывать дождь.

— Эх, отсыреют наши дрова, — с досадой сказал Илья и прибавил скорость.

Они подъехали к реке, и в это время дождь хлынул с такой силой, что все за окнами побелело. По стеклам лились потоки воды, щетки «дворника» разгребали их, как весла.

— По-моему, мы тут переезжали, — пробормотал Илья, осторожно подводя машину к вязкому берегу.

— Нет, нет, левее! — сказал Иван Федотович — практически наугад, потому что из кабины ничего не было видно.

— Можно и левее, — согласился Илья и заработал рулем. Машина медленно въехала в воду.

— Не промочить бы галоши, — сказал Илья через пару минут. — Вы плавать умеете?

Иван Федотович вопросительно взглянул на него, но Илья не улыбался.

И тут машина стала.

— Так, — весело сказал Илья. — Приехали, вылезаем. Постойте, вы куда? — спохватился он, видя, что Иван Федотович уже берется за дверную ручку. — Зачем же так сразу?

Иван Федотович приспустил боковое стекло, высунул голову: колеса были в воде на две трети. Кругом шипела белесая вода, на том берегу, шагах в пяти, маячило что-то мутно-зеленое.

— О господи, где ж мы такую яму нашли? Здесь курица вброд переходит.

— То курица, — ответил Илья и засмеялся. Он дал задний ход, и машина, заколыхавшись, выползла на травянистый берег.

— Что ж теперь делать? — беспомощно оглядываясь, проговорил Иван Федотович. — Правее попытаться?

— Правее — обязательно вбухаемся. Да чепуха все это, Иван Федотович, не стоит ни минуты размышлений. Вот разве что дождь на три дня — тогда конечно. Соскучимся без женского общества. Впрочем, у меня тут где-то шахматы есть. Вы в шахматы играть можете?

— Могу.

— Ну это же превосходно! — сказал Илья. — Люблю играть в шахматы с незнакомцами, такой у меня хоббер.

Он пошарил в «бардачке» и достал оттуда кожаный бумажник с тисненым вензелем «И.Е.» на обложке. Внутри бумажника была шахматная доска с кармашками и с набором вставных фигур.

— А вы неплохо живете, — завистливо сказал Иван Федотович. — Всю жизнь мечтал о такой элегантной вещице.

— Могу подарить. Это я привез из Дании.

— А что вы там делали, в Дании?

— Лекции читал.

— Спасибо, не надо, — сухо проговорил Иван Федотович.

Они разыграли банальный дебют четырех коней, и Илья начал быстро и хладнокровно разменивать фигуры, упрощая позицию. Иван Федотович в этом ему не препятствовал: он не любил обилия фигур на доске, позиционной сутолоки, он всегда стремился к суховатой и четкой гармонии, где невозможен ни один упущенный вариант. Видимо, таков был вообще склад его мышления: в своих стихах, вытравляя из них все лишнее, он также добивался прозрачности и сухости, где сложность заключается не в неожиданности, а в самой простоте. В этом смысле Илья, сам того не подозревая, играл на противника.

— Признаться, я не читал вашей книги, — заметил Илья, когда Иван Федотович помедлил с ходом.

— И слава богу, — с досадой ответил Иван Федотович. Позиция была проста, но неряшлива. Видимо, никакой ясной цели у Ильи не было, он надеялся на свое хладнокровие и волю.

— Слава богу? А что так? — с любопытством спросил Илья.

— В свое время эта книга была уместна, не больше.

— И что тут плохого?

— А настоящая поэзия всегда неуместна.

— Парадокс, — констатировал Илья. — Впрочем, отчасти я с вами согласен: меня всю жизнь коробит от поэзии. Мне как-то с трудом верится, извините, ради бога, что стихи пишут серьезные люди. Вот посудите сами: «Я проникаю в суть ядра, я к звездам возношусь главою, мне нравится, того не скрою, с природой детская игра».

— Не «детская», а «вечная», — деликатно поправил его Иван Федотович. — «С природой вечная игра». Я где-то видел эти строчки. Но при чем тут поэзия?

— Ну да, конечно, — добродушно согласился Илья. — Не будем говорить о поэзии, будем говорить о стихах. Я утверждаю, что вот так абсолютизировать свои сырые полумысли мог только несерьезный человек. Я знать не знаю, кто он и что он, а уже слышу хвастливые утверждения: «Я проникаю в суть ядра». И это для ваших сотоварищей характерно. Полагаю, что Резерфорд, если бы он увлекался стихосложением, ни за что не написал бы этих строк. Ему было бы неловко.

— Возможно.

— Я в этом уверен. Прежде чем стать поэтом, нужно стать личностью — притом личностью, которая вызывала бы уважение сама по себе, и только после этого…

— Только после этого вы предоставите ей право самовыражаться?

— Приблизительно так. А точнее, только после этого я отнесусь к самовыражению этой личности с достаточным уважением.