Найти и обезвредить. Чистые руки. Марчелло и К° - [22]

Шрифт
Интервал

— Слыхал.

— Там, конечно, знают его и на каком пароходе отправился к нам. Было это не так давно...

— Андрей Карпович, постараюсь не только послухать, а и порасспросить.

— Ну что касается «порасспросить», то смотри по обстоятельствам, поаккуратней. Контра, она тоже уже не та, многому научилась после того, как ЧК ей по шее дала. Но не угомонилась, и конца борьбы с ней пока не видать. Терять ей нечего, и она лезет на рожон. Ото, не могут многие понять, шо они больше не господа, неохота им брать в руки лопату. Встретишь там и простых казаков. Попали они туда, можно сказать, по своей темноте, поплелись гуськом, как утята за утками. Вот с ними потолковать можно, они могут рассказать кой-какие новости. Понял?

— Андрей Карпович... — укоризненно промолвил Гуляев. И хотел добавить, что с ним он обходится все еще как с маленьким несмышленышем.

— Ну ладно, езжай. Буду ждать. Может, что и привезешь, а то Васвас уже спрашивает: «Не нашли?» А шо скажешь?.. — развел руками Андрей Карпович.

11

Крикун дежурил по отделу. Клевать носом в эту ночь не пришлось. Дежурство выдалось, как говорил он в таких случаях, «веселым». Надоедливо звонил дребезжащий телефон. Ему сообщали о перестрелке патрулей с бандитами, о поджогах, разбойных нападениях и убийствах... Приводили задержанных. Одних он тут же отпускал, других поручал своему помощнику допросить, а третьих отправлял под замок в камеру до выяснения личности.

Под утро патрулировавший в городе сотрудник отдела Токарев задержал здоровенного бородатого мужика с мешком за плечами, пытавшегося скрыться в подворотне на темной улице.

— Вот поймали, — с удовольствием сказал Токарев в дежурке, показывая Крикуну на мужика в засаленном пиджаке с короткими рукавами. — Норовил улизнуть.

Крикун, казалось, без особого интереса рассматривал задержанного, но уже обратил внимание на его медвежьи лапы с толстыми заскорузлыми пальцами, которыми он, как когтями, вцепился в перекинутый через плечо холщовый мешок.

— Шо там у тебя? — спросил Крикун, кивнув на мешок.

— Мука.

— Развязывай, показывай...

Мужик с неохотой опустил мешок на пол, молча развязал веревку. Крикун окунул руку, зачерпнул горсть муки и растер ее на ладони, как опытный мельник, определяя качество помола.

— А шо там еще в мешке? Граната? — поинтересовался Крикун, видимо, что-то нащупав, когда брал муку.

— Кружка.

— Значит, на кружку продавал?

Задержанный мялся, мигал злыми глазами и молчал, стоя перед раскрытым мешком.

— Осталось-то совсем ничего, на блины. Значит, успел продать, — заключил Крикун. — Откуда сам? Кто будешь?

— Павловский я. Карась Трохым. Иногородний.

— Документы есть?

— Нема, — не сразу ответил Карась.

— Где взял муку?

— Купыв.

— У кого?

— Та тут, у одного мужика.

— Сколько заплатил?

Трофим не ожидал этого вопроса и сразу никак не мог подсчитать стоимость муки. Не дождавшись ответа, Крикун спросил:

— Ну тогда скажи: сколько выручил? Почем брал за кружку? Выкладывай наличные.

Карась вывернул пустые карманы пиджака и штанов.

— А чего убегал?

— Думав, шо заберут. Так и выйшло.

— Ото, правильно ты думав, Карась. На то и щука в пруду, — копаясь в каких-то бумагах, лежащих на столе, проговорил Крикун. Нашел нужную запись, быстро пробежал ее глазами, посматривая на задержанного. — Документов у тебя нет, значит, кто ты таков, неизвестно, торговал мукой, а посему закрой его, Токарев, в камеру до утра. Мешок с мукой запиши в акт.

— Так я ж не буржуй, — поняв свое положение, взмолился Карась. — Отпустить...

— Голодному люду продаешь муку, наживаешься, значит, спекулянт. Буржуй...

— Якый я буржуй? Меня наняли на мельницу хозяева. Кручу там своими руками жернова, машины нема. И спасибо им, шо с голоду не дают сдохнуть.

— Значит, компаньон?..

— Та якый я компанён? Вот гляньте, шо там сказано. Карась достал из бокового кармана помятый лист бумаги, развернул его и подал Крикуну.

«Условие, — пробежал глазами Крикун. — 1922 года, ноября 13-го дня, станица Павловская Кубчеробласти. Мы, нижеподписавшиеся, с одной стороны г-н Астафьев Емельян Гаврилович и с другой стороны граждане Денисенко Митрофан Георгиевич и Кривенко Василий Леонтьевич, заключили настоящее условие в нижеследующем: Я, Астафьев Е. Г., сдаю в аренду принадлежащие мне постройки и место бывшей мельницы братьев Астафьевых, находящиеся на улице Вознесенской. При постройках арендуются также весы и другие мельничные принадлежности, указанные на обороте сего. Все за сумму сто двадцать рублей в год. Плата со дня подписания настоящего договора по четвертям года, т. е. за каждые три месяца вперед.

Граждане Кривенко и Денисенко имеют право в арендованном помещении устанавливать приспособления для перемола зерна, а также пользоваться всеми постройками как для жилья, так и для ссыпки зерна. Настоящий договор подписали: Денисенко, Кривенко, Астафьев».

— Ото, все сходится, — сказал Крикун. — Только вот тебя в договор не записали. А так все верно. Два компаньона открыли мукомолку в Павловской, а Карась на кружку сбывает пролетариям муку своих хозяев. Кто они такие?

— А хто ж их знае. Один, кажут, козак, недавно до дому вернулся, то — Денисенко, а другой — пришлый. По слухам, вмисти служили, а може, и воевалы. Ничого я про их не знаю, — для убедительности Карась перекрестился.


Еще от автора Григорий Иванович Василенко
Крик безмолвия

Предлагаемая читателю книга писателя Григория Василенко «Крик безмолвия» — повествование о солдатской войне, о работе в разведке и контрразведке в Германии и бывшем Кенигсберге, на Кубани, о встречах с «сильными» мира сего, о судьбе поколения, добывшего победу и возродившего страну из руин, о прошлом и сегодняшнем дне.«У вас хорошая честная проза и дай Вам Бог здоровья писать и писать», — так пишут автору читатели.Автор выражает признательность за помощь в издании книги администрации края и краевому комитету профсоюза работников автотранспорта.


Бои местного значения

Автор книги — участник Великой Отечественной войны, прошедший ратный путь от оборонительных рубежей Подмосковья до Эльбы В своих записках он дает яркие и правдивые картины фронтовых будней, портреты солдат и офицеров, отражает тот высокий патриотический накал, которым жили тогда советские люди.