Найдите, что спрятал матрос: «Бледный огонь» Владимира Набокова - [5]
«Комментарий к „Евгению Онегину“» занимает в творчестве Набокова исключительное место. Это плод любви и труда, беспрецедентная дань уважения Пушкину, принесенная писателем, который прославился своими резко негативными высказываниями о «великих книгах». Прекрасно осознавая свою уникальную роль связующего звена между англоговорящим миром и Пушкиным, Набоков делает все, чтобы передать историко-литературно-культурное значение «Онегина», вводит в текст множество деталей, необычных для академического комментария, — число бутылок шампанского, ввезенных в Россию из Франции в 1824 году (176), время восхода и захода солнца в Петербурге в мае 1820 года (191) — и особенно старательно описывает литературные формы той эпохи, стремясь идентифицировать клише и формулы, на фоне которых становится понятным новаторство пушкинского романа. Набоков подробно останавливается на литературных источниках французского романтизма, к которым обращался Пушкин, но не упускает из виду и другие изводы романтизма — английский байронизм и немецкий идеализм, а также английский и французский сентиментализм. В процессе комментирования он, как и Пушкин в «Онегине»[11], признается, что устал от всей этой литературы, и выказывает презрение к известного рода критике, которая умаляет достижения Пушкина в силу собственной глухоты к своеобразию словесного искусства. В комментарии к строфе XXXVIII первой главы, посвященном поиску источников и причин онегинской скуки, содержится краткая формулировка принципиальной позиции Набокова:
Русские критики с огромным рвением взялись за этот труд и за дюжину десятилетий скопили скучнейшую в истории цивилизованного человечества груду комментариев. Для обозначения хвори Евгения изобрели даже специальный термин: «онегинство»; тысячи страниц были посвящены Онегину как «типичному» воплощению чего-то там (например, «лишнего человека», метафизического «денди» и т. д.). Бродский (1950)[12], взобравшись на ящик из-под мыла, поставленный на этом месте за сто лет до него Белинским, Герценом и иже с ними, объявил «недуг» Онегина следствием «царской деспотии».
И вот образ, заимствованный из книг, но блестяще переосмысленный великим поэтом, для которого жизнь и книга были одно, и помещенный этим поэтом в блестяще воссозданную среду, и обыгранный этим поэтом в целом ряду композиционных узоров — лирических олицетворений, талантливого шутовства, литературных пародий и т. д., — выдается русскими педантами за социологическое и историческое явление, типичное для правления Александра I (увы, эта тенденция к обобщению и вульгаризации уникального вымысла индивидуального гения имеет приверженцев в Соединенных Штатах)
(177. — Пер. Н. Д. Муриной).
Если бы эти принципы, воплощенные в «Комментарии…», были усвоены во всей полноте, то для многих (пожалуй, несколько педантичных) англоязычных читателей XX века это стало бы истинным воспитанием чувств, éducation sentimentale. Именно незнание этих принципов является причиной трагедий, переживаемых героями как «Онегина», так и «Лолиты».
Когда набоковский комментированный перевод «Онегина» увидел свет, он (и его автор) подвергся многочисленным нападкам за чрезмерную неуклюжесть; при этом критики не обратили внимания на то, что Набоков сам открыто объявил, что жертвует легкостью чтения ради буквальности. На протяжении книги Набоков неоднократно цитирует самые безобразные ошибки переводчиков, придерживавшихся парафрастического метода, — «незатейливого подполковника Сполдинга», «подверженного солецизмам профессора Эльтона» и «беспомощной мисс Радин» (169). Рыцарский долг комментария по отношению к его возлюбленному «Онегину» — защитить его от искажений, которым подвергали пушкинский роман «парафрасты» всех времен. Здесь Набоковым руководит та же нежность, которую он испытывает к «бедной девочке» Лолите, еще одной жертве предателей слова[13].
Мысль о том, что «Лолита» — это пародия на вольный перевод «Онегина», может показаться экстравагантной, настолько своеобразен этот роман, однако даже на внешнем, событийном уровне можно заметить исключительно точные соответствия[14]. Основное действие каждого из романов занимает чуть более пяти лет: «Онегин» начинается зимой 1819-го и заканчивается весной 1825 года; в день убийства Куильти Гумберт вспоминает, что встретился с Лолитой «пять лет тому назад» (353). Чувства, которые испытывают пародийные романтические герои (Онегин и Гумберт) к героиням (Татьяне и Лолите), сопоставимы с отношением авторов-повествователей к музе, которая в обоих романах уподобляется богине Диане, луне и Леноре Готфрида Бюргера (о ней подробнее будет сказано дальше). Обе героини претерпевают метаморфозы, превращаясь из провинциальных барышень в опытных и недоступных женщин. К этому времени герои возвращаются из продолжительных (два или три года) путешествий, чтобы объясниться в любви — и быть отвергнутыми. Татьяна не сумела разглядеть перемену в Евгении, который наконец стал способен к подлинной любви, — ей кажется, что он всего лишь ищет победы над светской дамой. Сходным образом Лолита не понимает истинных намерений Гумберта, когда тот предлагает ей уехать с ним навсегда: «Ты хочешь сказать, что дашь нам… денег, только если я пересплю с тобой в гостинице?» (341)
