Найди в себе богиню и перепиши сценарий своей жизни - [7]

Неистовая Александра, «валькирия революции» (так с издевкой называли ее оппозиционные газеты), с наслаждением разрушала «старый мир», а он в лице Ивана Бунина отвечал ей презрением и ненавистью: «Была когда-то похожа на ангела. С утра надевала самое простенькое платьице и скакала в рабочие трущобы – „на работу“. А воротясь домой, брала ванну, надевала голубенькую рубашечку – и шмыг с коробкой конфет в кровать к подруге: „Ну, давай, дружок, поболтаем теперь всласть!“ Судебная и психиатрическая медицина давно знает и этот (ангелоподобный) тип среди прирожденных преступниц и проституток…»

А тем временем Александра уже и думать забыла о своих былых опытах свободной любви и наслаждалась отношениями с Павлом Дыбенко. Пятидесятилетняя женщина, прошедшая огонь и воду, вдруг обнаружила прелесть нового: «Павлуша вернул мне утраченную веру в то, что есть разница между мужской похотью и любовью. В его нежной ласке нет ни одного ранящего, оскорбляющего женщину штриха. Похоть – зверь, благоговейная страсть – нежность. Есть часы долгих ласк, поцелуев без обязательного финала…» (здесь можно отметить характерное для Амазонки пренебрежение к физическому сексуальному контакту и восхищение почти платоническими отношениями).

На страницах своего дневника Коллонтай откровенничала: «Люблю в нем сочетание крепкой воли и беспощадности, заставляющее видеть в нем „жестокого, страшного Дыбенко“. Это человек, у которого преобладает не интеллект, а душа, сердце, воля, энергия. Наши встречи всегда были радостью через край… Вот эта сила чувств, умение пережить полно, сильно, мощно влекли к Павлу».

В другой записи Александра рассуждает более объективно: «Дыбенко [не «Павлуша», не «любимый»] – несомненный самородок, но нельзя этих буйных людей сразу делать наркомами, давать им такую власть. Они не могут понять, что можно и что нельзя. У них кружится голова. Это я все говорила Ленину. Свердлов не скрывает своей антипатии к такому „типу“, как Павел, и Ленин, по-моему, тоже».

Трезвый анализ или холодность? В одной записи сразу же после слов «милый, милый» Коллонтай написала: «Странно, что я никогда не опасаюсь за его жизнь. У меня одна забота, чтобы он проявил себя дисциплинированным партийцем».

Если думать, что дневнику доверяется самое сокровенное, то Александра Михайловна оставалась холодна к гибели Розы Люксембург, которую считала своей близкой подругой. А вот об убийстве Карла Либкнехта она спустя много лет писала так, как будто это произошло вчера. «Любимый Карл! Ты останешься нашим социалистическим святым», – писала она. Похоже, что для «валькирии революции» главным делом все-таки стала борьба пролетариата, а не любовь и секс, не семейный очаг и дети.

После установления власти большевиков Коллонтай лично от Ленина получила пост народного комиссара общественного призрения в первом составе Совета народных комиссаров. При наркомате Коллонтай создала «Отдел по охране материнства и младенчества» и «Коллегию по охране и обеспечению материнства и младенчества». Она верила, что «политика этих структур строилась на том постулате, что охрана материнства как специфической функции женщины является прямой обязанностью государства».

Стремление быть самой-самой провоцировало возмущение, привлекало внимание и щекотало самолюбие. Признанная скандальная звезда, черпающая силу в направленной на нее ненависти – вот кем была Александра Коллонтай.

Луначарский после одного из партийных съездов с возмущением писал жене о «в пух и прах разодетой Коллонтайше». Она была неотразима, искрила, сверкала, притягивала как магнит, то есть была признана лучшей из лучших, единственной и неповторимой.

Узнав, что Дыбенко ей изменяет, Коллонтай записала в дневнике: «Умом понимаю, сердце уязвлено. Неужели Павел разлюбил меня как женщину? Самое больное – зачем он назвал ее голубкой, ведь это же мое имя. Он не смеет его никому давать, пока мы друг друга любим. Но, может быть, это уже конец? А я-то думала, что во мне атрофировано чувство ревности! Очевидно, это потому, что раньше я всегда умела уйти прежде, чем меня разлюбят. Страдали другие, а уходила я. Иногда жалела того, которого раньше любила, и все же уходила. А теперь, видимо, Павел уходит от меня. Это все еще во мне сидит проклятое наследие женщины прошлого. Пора призвать Коллонтай к порядку. Не хочу быть женой! Так тебе и надо, Коллонтай. Не сворачивай своего знамени человека-работника, не становись чьей-то женой».

Павел сумел в тот раз предотвратить разрыв, но следующая его измена окончательно разрушила их отношения. Амазонка-Коллонтай написала в дневнике: «Выпрямись, Коллонтай! Не смей бросать себя ему под ноги. Ты не жена, ты – человек! Между нами все кончено. В среду я уеду в Москву. Совсем. Ты можешь делать, что хочешь, – мне все равно».

Неудачная попытка самоубийства еще более оттолкнула Александру от бывшего возлюбленного. Выхаживая слабого, больного и жалкого Дыбенко, она ровным счетом ничего к нему не чувствовала и уже равнодушно смотрела на робкие, но настойчивые визиты соперницы. Когда же раненый пошел на поправку, она написала Сталину: «Прошу партию отправить меня на другую работу», что означало – подальше от Дыбенко. В ответ ей телеграфировали, что она назначена на ответственный пост за границу.