Найденыш - [18]

— Конечно.

— Сделаете это вы или я?

— Вы. Мои рука и сердце будут заняты в другом месте.

— Вот как? И на какую же дичь нацелился кровопивец?

— На дичь, которую иные назвали бы достойной, я же нахожу охоту на нее унизительной. Не пройдет и нескольких месяцев, как маркиз Доуро превратится в покойника, который не восстанет вовеки.

— Маркиз Доуро? Милый Алекс, как вы к нему подберетесь, не подвергая опасности себя?

— Спокойствие! Я составил план, и, кстати, вы сможете устранить свою жертву тогда же и тем же способом — если, конечно, не побоитесь дать и нарушить клятву столь страшную, что содрогнутся основания Земли!

— Ха-ха-ха! Когда меня пугало деяние, угодное сатане? О, если бы я мог свершить преступление столь черное, что до него еще никто не додумывался!.. Говорите же скорее, и покончим с загадками.

— Пройдемте сюда, пока я буду наставлять вас в вашем искусстве, ибо я не хочу, чтобы нас подслушали. Речь идет не только о моей жизни.

Двое достойных сообщников вышли на балкон, где продолжали беседовать страстным шепотом до тех пор, пока сумерки (ибо час был закатный) не сменились тьмой. Наконец пронизывающий холодный ветер с протекающей неподалеку Гвадимы понудил их вернуться в комнату. Здесь они сели за стол и вновь атаковали бочонок, который за прошлый раз успели ополовинить. На протяжении трех часов они пили безостановочно, но вот Монморанси, в шестьдесят пятый раз опустив в бочонок стопку, вытащил ее пустой. Он встал, проклял малую вместимость всех бочек и бочонков на свете, назвал Шельму скупым псом (ибо щедрый хозяин отправил бы слугу за новой порцией выпивки) и вышел на улицу, пошатываясь и невнятно чертыхаясь себе под нос.

Лорд Эллрингтон покинул комнату вскоре после гостя. Его походка, впрочем, была твердой и уравновешенной. Он спустился в вестибюль, потребовал карету и, вскочив в нее, велел кучеру ехать в парламент. Там этот необыкновенный человек произнес речь столь блистательную, мощную и убедительную, что ни один оратор в истории не сумел ее превзойти и лишь немногие достигли тех же высот. По его манерам никто не догадался бы, что он пьян. Шельма был само изящество, выдержка и достоинство; лишь глаза, как обычно, выдавали тайну. Дикий, блуждающий, беспокойный огонь и чрезмерный блеск его темных очей придавали каждой черте лица почти безумное выражение.

Рассвет уже порозовил восточный край горизонта, когда Шельма возвратился домой, а когда он наконец уронил раскалывающуюся голову на подушку, солнце вновь сияло над зелеными водами океана. Здесь я и оставлю его наслаждаться коротким периодом забытья и вернусь к другим героям моей повести.

7

К тому времени Сидни стал признанным ухажером леди Джулии. Снедаемый любовным беспокойством, он долгие часы проводил в доме, где она обитала, либо расхаживал по собственным комнатам в меланхолических раздумьях, пытаясь взвесить основания для отчаяния и надежды. Порой ему казалось, что вторые сильнее, порой — что сильнее первые. Определить верный баланс было тем труднее, что красавица вела себя на удивление непостоянно. Она то возносила его на вершину блаженства доверительным и ласковым обхождением, то повергала в бездну отчаяния холодностью и неприступностью, и тогда он готов был вообразить себя жертвой бессердечного кокетства. В таком переменчивом состоянии чувств Сидни не мог заниматься делами с должным прилежанием. Нередко, готовя речь или сочиняя политический памфлет, он невольно уносился мыслями к совсем иным предметам и принимался размышлять о последней улыбке леди Джулии, ее нахмуренных бровях, выражении глаз, повороте головы и тому подобном.

Это состояние дел не могло укрыться от проницательности его друга маркиза. Однажды вечером, когда они сидели рядом и Сидни ответил невпопад на какой-то заданный ему вопрос, маркиз сломал лед, вопросив:

— Нед, что с вами в последнее время? Полагаю, вас точит какой-то телесный или душевный недуг, если вы не в состоянии дать внятный ответ на простой вопрос.

Нед сделал жалкую попытку рассмеяться и сказал, что совершенно здоров душою и телом.

— Вижу, — заметил маркиз, — что вы не желаете говорить правду, и потому мне придется сказать ее за вас. Итак, начистоту: вы влюблены!

Сидни вздрогнул, но дознаватель продолжал:

— И я даже знаю, кто похитил ваше сердце, — моя кузина Джулия. А теперь отвечайте честно, Нед: я угадал?

После недолгого замешательства Сидни ответил:

— Милорд, я не стану отрицать то, о чем вы в своей мудрости догадались. Я и впрямь люблю эту даму всем сердцем, разумом и душою. Я даже смею надеяться, что любовь моя не вполне безответна.

— Если Джулия дала вам повод так думать, то она поступила очень глупо, ибо… Лучше я сразу объясню вам, как обстоит дело, дабы вы знали, как вести себя в дальнейшем. Она не может стать вашей женой.

— Милорд! Как так? Что это значит?

— Это значит то, что я сказал. Она не может выйти за вас замуж, потому что давно обещана другому.

— Так я должен отринуть надежду и предаться вечному отчаянию?

— Нет, Эдвард, но вы должны немедля выкинуть из головы всякую мысль о женитьбе на ней и терпеть разочарование, как пристало мужчине.