Навруз - [167]

Мы были в восторге. Я и Сафар испытывали и радость и гордость. Хотелось объявить тут же всему классу, да что классу — всей школе, что это мы привели Шерали, мы вырвали сына башмачника из власти тьмы. Мы уговорили Юсупа-амаки дать Шерали возможность увидеть свет жизни. Мы, мы…

Не знаю, что удерживало нас от того, чтобы выскочить в коридор и громко произнести все это. Наверное, необходимость быть на уроке, который несмотря ни на что должен был начаться.

И он начался…

Думаю, мы с Сафаром плохо вели себя в тот день — почти не слушали учителя и, конечно, мало что поняли из его объяснений. Каждую минуту я поворачивал голову и глядел на заднюю парту, где сидели Шерали и Акмаль. Нет, я не боялся, что они исчезнут, об исчезновении не могло быть и речи, просто хотелось еще и еще раз пережить радость встречи с друзьями, теперь уже в школе. Ободрить их, что ли, улыбкой или взглядом. Убедиться, довольны ли, не раскаиваются ли в совершенном шаге.

Должно быть, в одну из таких минут и вернулась к нам с Сафаром вера в себя и решимость бороться дальше за всех блуждающих во тьме.

Как бороться, мы уже знали. К кому идти в дом, решили на перемене.

Когда прозвенел последний звонок, мы, не сказан ничего Хатаму-ака, направились прямиком в махаллю «Савун-гарлик». Там, у мыловаров, были ребята, посещавшие школу Миртажанга. Их-то мы и решили вызволить из власти тьмы. Противный запах мыла нас не пугал. Мы шли на подвиг.

Не стану рассказывать, как мы этот подвиг совершили. Повторилось многое из того, что было уже в джизакской махалле. Нас слушали, кивали головами, обещали подумать, нужен ли их сыновьям свет жизни. Не все. правда, кивали. Один мыловар прогнал нас, объявив посланниками дьявола, и грозился переломить о наши спины лопатку, которой мешают мыло в котле. Но один лишь, к нашему счастью. Остальные встречали дружелюбно, соглашались отпустить своих детей в новую школу. Класс наш увеличивался. а медресе Миртажанга уменьшалось. Мы с Сафаром проходили мимо старой школы, гордо подняв головы.

— Так бородатому козлу и надо. — говорил Сафар. — Скоро ни одного ученика не останется в медресе.

Нам представлялось, как Миртажанг сидит один-одинешенек в темной келье и грызет от отчаяния палки, которыми когда-то лупил нас. Вокруг него крысы, они ползают по циновкам, скалят на муллу зубы. Мучитель наш наказан. Можно торжествовать победу.

И мы торжествовали победу. Возвращаясь из школы домой, каждый из нас старался пройти мимо медресе, и не только пройти, но и задержаться возле него, глянуть насмешливо на слепые оконца кельи.

Но оказалось, рано торжествовали мы победу. Враг не был побежден. Ряды его поредели, но он еще имел силы, чтобы сопротивляться и даже наносить удары.

С новой школой Миртажанг воевал давно. Теперь он объявил войну нам — мне и Сафару-чиканаку. За слепыми оконцами кельи шла тайная подготовка к выступлению и день сражения был намечен.

Мы. конечно, ничего не знали и ни о чем не догадывались. Косые взгляды воспитанников Миртажанга принимали как проявление бессильной злобы. Ведь медресе посещали не только дети кузнецов и башмачников, но и джизакских богатеев, служителей аллаха. Сыновья шпана были помощниками Миртажанга. Они не собирались бросать медресе и тем более бороться с домуллой. Им самим хотелось стать муллами, укреплять веру, насаждать тьму и невежество. На них надеялся Миртажанг, готовясь к сражению с нами.

Бой произошел в один из весенних дней. Я называю его боем, потому что открыто столкнулись две силы и пролилась кровь.

Я повторяю, мы ничего не знали и ни о чем не догадывались. Утро не предвещало никаких грозных событий. Было солнечно и тихо. Весна только что пришла в Джизак, сняла с него снежный покров и стала просушивать дворы и крыши. Поубавилось грязи на дорогах, кое-где зазеленела робкая трава, потянулись к солнцу стебельки маков. До цветения было еще далеко, но бутоны уже наливались. Март торопливо входил в мир.

Мы возвращались из школы радостные. Весна несла каждому надежду на что-то новое, светлое, удивительное. Те годы были полны этим ожиданием новизны, и она волновала наши юные сердца.

Вначале мы шли стайкой. Постепенно она распадалась-, и перед мечетью мы с Сафаром оказались вдвоем. Можно было свернуть на одну из улиц и через какие-нибудь минуты добраться до дому. Но мы не могли отказать себе в удовольствии промаршировать гордо перед медресе — такова была традиция.

Двор мечети казался безлюдным — ни говора учеников, ни скрипа дверей. Будто покинул Миртажанг свое логово. Но безмолвие оказалось обманчивым. Едва мы поравнялись с калиткой, как из нее выскочило несколько послушников Миртажанга и перегородило нам дорогу. Это были все рослые, здоровые ребята, вид которых не предвещал мирного исхода встречи. Кулаки их были сжаты, глаза смотрели с вызовом.

Халфа, помощник Миртажанга, стоявший впереди, сказал:

— Вы бегаете по махаллям, отыскивая наших учеников, чтобы поговорить с ними. Они здесь, ждут вас… Зайдите!

Мы с Сафаром мечтали о беседе с воспитанниками медресе и даже намеревались сделать это в келье во время занятий, когда там находился сам Миртажанг. Но желание это сейчас вдруг улетучилось. Нам захотелось повернуть назад и исчезнуть где-нибудь в безопасном переулке. Разговор, видно, предстоял на кулаках. Нас двое, воспитанников Миртажанга семеро. Силы неравные.