Навои - [138]

Переночевав в дороге, Арсланкул на следующий день к полудню вернулся в лагерь. Мало кто не узнал коня, которого он вел в поводу. Арсланкула окружили. Не слезая с коня, он рассказал о своем приключении. Джигиты с завистью смотрели на его добычу. Каждый трепал коня по гриве и на свой лад расхваливал его достоинства.

Арсланкул направился и шатер, где жили его товарищи по отряду. Шумно причмокивая, он начал есть большой ложкой мучную похлебку, налитую а деревянную чашку. Иногда он взглядывал на товарищей сообщая какую-нибудь новую подробность вчерашнего происшествия, потом снова принимался за еду.

Кто-то сказал, что его зовет Навои. Арсланкул проглотил еще три-четыре ложки и поднялся с места. Обтерев широкой ладонью подстриженные усы и жесткую короткую черную бородку, он большими шагами вышел из палатки.

Поэт, который, словно не замечая шума, что-то писал в своем шатре, приветливо встретил Арсланкула

— Рассказывай! Ты, кажется, совершил любопытные дела, — сказал Навои, улыбаясь.

Арсланкул начал рассказывать, скромно опуская лестные для него красочные подробности приключения.

— Где его голова? — спросил Навои.

Арсланкул широко раскрыл глаза.

— Вы не верите? Разве конь, меч, кушак — не достаточное доказательство? Пропади его голова!

— Мы верим, — сказал Навои с улыбкой, — только тебе следовало бы получить в награду за его голову столько золота, сколько она весит. Давать за голову злодея золото — благое дело.

— Это мне и на ум не пришло, — взволнованно сказал Арсланкул.

— Мы добудем тебе награду другим путем, — решительно сказал Навои: — Жизнь свою ты должен теперь посвятить военному делу. Я доложу хакану, и мы назначим тебя сотником. Волей аллаха, ты совершишь дела, полезные для страны. Заботься о нукерах и не жалей силы и труда для спокойствия народа. Согласен ты со мной?

— Говорят: «Не будь сыном своего отца — будь сыном народа». Служить народу — наш долг, — ответил Арсланкул, глубоко тронутый доверием и вниманием Навои.

— Спасибо, — сказал поэт. — Каждый из нас должен быть готов в любую минуту пожертвовать жизнью за родину, и ее благополучие.

— Пусть ваше сердце будет спокойно, господин, — сказал Арсланкул и, поблагодарив Навои, ушел.

II

Бессмысленная война, вражда между отцом и сыном все больше угнетала сердце Навои. Ни та, ни другая сторона не отваживалась на решительное сражение. Время от времени происходили жестокие стычки, но они не могли решить судьбу войны. Продолжительная война понемногу захватывала всю жизнь человека, по поговорке «озеро сливается из капель». Можно было опасаться, что напрасно прольется много крови. Если даже Бади-аз-Заман будет разбит, он отступит в какой-нибудь отдаленный уголок страны и, собрав новые силы из тех, кто жаждет смуты, принесет родине новые несчастья. Эти мысли причиняли Навои непрестанную тревогу. В конце концов он решил приложить все усилия, чтобы пресечь бедствие.

Явившись к султану, он осветил положение в стране и потребовал от него заключения с наследником престола прочного мира. Султан, твердо уверенный, что в сердце его сыновей потухла последняя искра любви, преданности, чести и справедливости, сначала как будто не обратил внимания на это предложение.

Потерпев поражение в кровавых боях, царевичи уже не раз предлагали отцу мир и на коленях готовы были умолять о прощении. Но проходило немного времени, и они вновь поднимали мятеж, и вновь Хусейн Байкара должен был вести свое войско в поход. Престарелый, больной государь, едва успев привести к повиновению одного сына и с облегчением перевести дух, был вынужден воевать с другим. Беспрерывные походы тяготили и утомляли султана. К тому же его сыновья или какие-нибудь другие мятежники, державшие до поры до времени кинжал спрятанным в рукаве, побуждаемые нескончаемыми распрями, могли каждый день поднять восстание либо в Астрабаде, либо в Балхе, Мерве, Авербаде, Мешхеде. Эти опасения заставили Хусейна Байкару прислушаться к словам поэта. Навои предложил свое посредничество, упомянул также об условиях мира и решительно настаивал на своем требовании. В конце концов султану пришлось согласиться.

Старого поэта подняли под руки и посадили на коня. Радостные, благодарные взгляды провожали посланца мира.

Так люди, впервые увидев в небе золотой серп нового месяца, желают себе счастья и благополучия.

Навои выехал в степь, которая в течение нескольких недель была ареной сражения. Тут и там валялись луки, обрывки конской сбруи. Пятна крови на траве напоминали высохшие лепестки тюльпанов. Поэт хмурился, морщины на его лбу углубились. Он вспомнил слова, сказанные им когда-то: «Два друга дервиша лучше, чем два врага шаха». Конь поднялся на голым холм. Внизу были видны шатры лагеря Бади-аз-Замана, снующие взад и вперед люди, скачущие кони. Поэт натянул поводья.

Когда он приблизился к лагерю, навстречу ему бежали знакомые царедворцы Бади-аз-Замана, его собеседник поэт Земани. — Доведите меня, к мирзе, — сказал Навои сходя с коня и переводя дух.  С возгласами?: «Пожалуйте! Пожалуйте!»— воины указывали Алишеру дорогу. Из шатра вышел Бади-аз-Заман в сопровождении Зу-н-нун Аргуна-бека и других приближенных. Царевич, по-прежнему красивый и изящно одетый, почтительно пригласил посла в свой великолепный шатер. По просьбе царевича, Навои сел на самом почетном месте. Зу-н-нун Аргун-бек и другие высшие должностные лица заняли места, соответствовавшие положению каждого. Из соседних шатров доносилась приятная музыка и пение женщин. Навои невольно отдался чарующей красоте звуков. Но вскоре пение и музыка прекратились.