Навеки вместе - [7]
— Ведомо, в славный град Пиньск.
— А ты, смерд?
— Мой, — ответил купец, кивнув на Алексашку.
Часовые отвели тяжелые ворота, и телега загрохотала по деревянной мостовой.
Вот он, Пинск! От Северских ворот прямые, тесные улицы с хатами, крытыми соломой. Лучами сходятся улицы к центру — шляхетному городу, который вырос на высоком берегу Пины — Васильевской горке. Здесь костел — громадина, большой монастырь, иезуитский коллегиум. Позади ратуши — между коллегиумом и монастырем — дом пинского войта полковника пана Луки Ельского. Хоромина огорожена забором из камня. За домом войта мост через Пину. А там — шлях на полудень, в широкие украинские степи.
Шумен и люден Пинск. Много тут разных цехов — скорняки, ковали, шапошники, седельники, шорники, оружейники, золотари. И все изделия на базаре. Сразу бросилось Алексашке в глаза то, что одёжки здесь люд пошивает по-своему. Порты более роскошные, на разные цвета крашены. Даже красные видал. Рубахи расшиты и сильнее отбелены. Видно, лен здесь получше.
День был базарный. По узким улицам к центру города шли мужики и бабы. Грохоча по мостовым и поскрипывая, тащились повозки с живностью. По тому, как уверенно ехал купец, Алексашка понял, что в Пинске он бывал. Из проулка свернули на главную улицу, которая вывела к площади. В центре ее помост. Возле помоста — толпа. Над головами людей пять всадников со сверкающими на солнце пиками. На помосте колченогий, дюжий детина в синей посконной рубахе с закатанными до локтей рукавами. В руках у него плеть. «Секут…» — подумал Алексашка. Помахивая плетью, детина кричит хрипло и протяжно:
— Тащи-и Ива-ашку-у!..
Два гайдука вытолкали на помост Ивашку и начали срывать с него рубаху. Ивашка покорно повалился на топчан, вытянув вперед длинные, жилистые руки. Гайдук прихватил руки ремнем, а сам уселся на Ивашкины ноги. На помост по шатким старым ступенькам взобрался старый, плюгавый чтец, а может, писарь магистрата.
— Тишей! — гаркнул детина. — Сказку читаем!
Чтец высморкался на помост, вытер нос рукавом и, щурясь, загундосил. Помятый листок дрожал в хилой руке.
— А подмастерье Ивашка удрал от цехмистера… а господ своих не почитал… а словами паскудными обзывал и задолжал пану два злотых…
— Где же взять ему те злоты? — послышалось из толпы.
— Тишей! — детина помахал плетью.
А чтец дальше гундосил:
— А судом магистратовым предписано сечь нещадно Ивашку тридцатью плетями и, наказав, в долговую тюрьму посадить…
Ивашку отхлестали быстро. Не успел купец повернуть коня, как долетел с помоста истошный вопль. На лоб мужику приставили раскаленное клеймо с четкой надписью «ВОР».
— Что крал? — придержав поводья, склонился Алексашка к какой-то брюхатой бабе.
— Под мостом в Пине рыбу ловил… — вздохнула баба и, перекрестившись, заплакала.
Алексашка следом за купцом свернул на одну улицу, потом На вторую. Остановились у небольшой хаты с двумя оконцами. Купец толкнул ветхие ворота, и они раскрылись. Заехали во двор.
Из хаты вышел рослый, широкоплечий мужик с русой подстриженной бородой. Такие же русые волосы подстрижены на голове в кружок. Он был в синей холстяной рубахе, перехваченной бечевкой, синих штанах и капцах на босу ногу. Неторопливо посмотрел на купца, на Алексашку, в большой сильной ладони зажал бороду.
— Не ждал? — Купец снял шапку.
— Нет, — признался хозяин и колко посмотрел на Алексашку.
— Коваля тебе привел: Хлопец дюжий и жилистый.
Алексашка ухмыльнулся: говорил купец так, будто все было решено и договорено.
— Идите в хату, — пригласил Шаненя.
Хата у Шанени небольшая. У дверей, в углу — печь. От печи до стенки полати. Чисто выскобленный стол в углу, лавка и дубовый сундук. Пол дощатый. В хате порядок. От печи на Алексашку уставилась дебелая баба, из-за ее спины выглядывала девка.
— Сходи, Устя, воды. Мужики умоются с дороги, — сказал Шаненя девке. — А ты, Ховра, доставай из печи и потчуй.
Устя принесла воду. Умывались во дворе, над дежкой. Устя черпала коновкой и лила на руки Алексашке.
— Студеная! Иль из криницы?
Устя не ответила. Алексашка глянул на девку и не захотел больше спрашивать: толстогубая, с острым, как у сороки, носом, рябоватым лицом.
А в хате на столе уже ждали преснаки, толченый лук с квасом, просяная каша. Сели мужики за стол, а бабы вышли из хаты.
— Как оно житье-бытье в Пиньске? — купец затолкал в рот пахучий преснак и шумно хлебнул квасу.
— Работой паны не обижают. Ходко идет сбруя.
— Что ж, прибыль добрая! — обрадовался купец. — А начнешь брички и дермезы делать — пойдут и талеры.
— Тебе, Савелий, ведомо, что на моих бричках далече не уедешь… — Шаненя затеребил бороду. — И еще, в обиду не прими, чернь стала побаиваться казаков.
— Про это я знаю. — Купец опустил голову. — Шановное панство молву пустило…
Внимательно слушал Алексашка разговор и не мог понять, что к чему? Совсем стал непонятным купец Савелий.
— У молвы язык длинный и острый.
— Зря, Иван, верит люд. Хмель не ворог Белой Руси…
Купец положил ложку, вытер о штаны ладони и расстегнул широкополый армяк. Непослушными пальцами долго теребил полу, наконец, оторвал край подкладки и осторожно вытянул аккуратно сложенный листок. Не торопясь, старательно вытер рукавом край стола и положил листок.
