Навеки вместе - [29]

Полковник Лука Ельский во всех этих сложных и запутанных отношениях разбираться не хотел. Это дело будущего короля, сейма, Януша Радзивилла, возглавлявшего посполитое рушение на Белой Руси. Он видел реальную угрозу Пинску — загон, казацкого атамана Антона Небабы.

Полковник пан Лука Ельский целый день самолично осматривал ров и стены, которыми обнесен Пинск, и остался доволен. Казаки армат не имеют, следовательно, штурмовать город им нечем. Задерживаться под Пинском и вести длительную осаду они так же не могут — под Несвижем стоит войско пана Мирского, под Слуцком отряд хорунжего пана Гонсевского, да еще закованные в кирасы наемные рейтары под командой немца Шварцоха.

После конфуза пана Валовича войт Лука Ельский дал строгий наказ: нести тайные дозоры вблизи Пинска. Дозорцы сидели в засадах днем и ночью. Изредка тянулись ленивые купеческие фурманки. Их останавливали, расспрашивали купцов, куда едут и что везут.

Теплым солнечным днем шел из Пинска пыльной дорогой монах. Дозорцы махнули было рукой: в Лещинском монастыре их проживает немало и все таскаются по селам. Осматривая согбенную фигуру, сержант все же подумал, что схватить его следует. Наказывал войт, что православные монахи — лазутчики. Дозорцы выскочили из кустов и накинули на монаха веревку.

— Куда путь держишь? — с подозрением спросил сержант.

Монах не торопился с ответом. Спокойно качнул головой и разжал покрытые пылью губы.

— Дорогу мою господь бог указал. Иду на Гомель…

— Какие дела у тебя в Гомеле? Не чернь ли ждет тебя?

— Молитвы ждут и печали господни, — вздохнул монах.

Сержант вырвал из рук молитвенник, потряс его. Монах укоризненно покачал головой.

— Чего пялишь чертовы очи?! — разозлился сержант. — Знаем тебя! — и стал разрывать молитвенник. Распотрошив кинжалом толстые, обтянутые кожей деревянные корки и убедившись, что там ничего не спрятано, швырнул молитвенник в кусты. — Снимай балахон и побыстрее!

Дозорцы старательно осмотрели все швы в подоле и рукавах.

— Вшей расплодил! — брезгливо сплюнул сержант. — В огонь бы их вместе с тобой.

Сорвали с головы шапку. Острием кинжала вспороли подкладку. Сержант хотел было и шапку бросить в кусты, да заметил желтый краешек бумаги. Потянул осторожно и вытянул сложенный листок.

— Это что? — бросил недобрый взгляд.

— Молитва, — не отводя глаз, ответил монах.

— Вяжите сатане руки, да покрепче!..

Монаха привели в Пинск, бросили в подвал и поставили стражу, а бумагу передали полковнику Луке Ельскому. Войт прочел письмо и послал за ксендзом Халевским. Тот, стоя, слушал, что читал войт.

— «…а около Пинеска на палях многие люди, а иные на колье четвертованные… и лютуют веле и бысьмо веру чужую принимали и лямонтовати некому…»

Лука Ельский читал и поглядывал, как покрывалось мелом сухое лицо ксендза Халевского.

— Тайные доносы в Московию шлет и на милость царя уповает. А то, что чернь из повиновения вышла, — не пишет.

— Владыка Егорий… — прошептал ксендз Халевский. Сошлись брови на переносице, поджались губы.

Ксендз Халевский вопросительно посмотрел на войта. Тот после долгого раздумья проронил:

— Терпеть не будем…

Долго сидели, не зажигая свечей, советовались…

Ночью монаха вытащили из подземелья. Сержант развязал ему руки и вывел на шлях.

— Куда ведешь? — спросил монах, предчувствуя недоброе.

— Тебе же в Гомель надобно…

Отошли от города верст шесть. Кончился сухой лес и начались болота. Сержант пропустил вперед монаха, сам пошел следом. Шли не долго. Монах не видел, как сверкнул кинжал, не почувствовал ни удара, ни боли. Свалился замертво. Сержант оттащил монаха в болото и бросил там.

Глава двенадцатая

Молва о том, что Иван Шаненя мастерит дермезы на железном ходу, быстро разлетелась по городу. После полудня у кузни зло залаял пес. Шаненя посмотрел в щель двери и шепнул Алексашке:

— Прячь алебарду!.. Капрал…

Алексашка торопливо выхватил из горна уже раскрасневшуюся алебарду, окунул в корыто и ткнул в угли. Тревожно застучало сердце и сам себя успокоил: капрал его ведать не ведает и не видел ни разу в Полоцке. Шаненя раскрыл двери, цыкнул на пса и поклонился. Стражники остановились поодаль. Капрал заглянул в кузню: полумрак, пахнет окалиной и чадом. Дальше порога не пошел.

— Что мастеришь? — и покрутил рыжий ус.

— Все, что прикажешь, пане, — развел руками Шаненя. — Дермезы, брички, на колеса обода натягиваю, атосы кую.

— У ясновельможного пана Гинцеля в дермезе шворень согнулся. Выровнять надо.

— Это наладим. — И подумал: согнется, если мужики дермез набок завалили.

— Спешно надо, — повысил голос капрал и вдруг спросил: — А где железо берешь?

Вспыхнула и зашевелилась у Шанени мысль: случайно спросил Жабицкий или хитростью берет. Тревожно стало на душе. Может, никакого швореня не надо, а стало ему известно о том, что купил железо у пана Скочиковского?..

— Плохо с железом, пане. Нет его теперь. Дорогое.

— Дорогое, а куешь… — капрал кивнул на оси, что лежали в песке возле двери.

— Раньше из Гомеля купцы возили. Вот и ковал.

— А теперь пан Скочиковский продает? — загадочно усмехнулся в усы капрал.

— Хотел купить, да не дает пан, — с сожалением вздохнул Шаненя.