Навеки вместе - [23]

Шрифт
Интервал

Всю дорогу неспокойно было на душе у Жабицкого. В каждом лесу ждал засаду. Черкасы не внушали страха, но и внезапное появление их было нежелательным.

На второй день подошли к Горвалю. В двадцати верстах от села, на лесной поляне, у дороги, увидели мальчугана. Подобрались незаметно и схватили хлопца. Из берестяного лукошка высыпались на траву грибы.

— Где живешь? — строго спросил капрал.

— В деревне, — мальчуган показал рукой.

— Казаки стоят в хатах?

— Ночевал люд… — Мальчуган дернул плечом.

Жабицкий со злостью схватил хлопца за руку. Тот сморщился, но не заплакал.

— С саблями? — допытывался капрал.

Мальчуган показал на саблю Жабицкого.

— Черкасы, — заключил капрал. — Много их?

Тот снова пожал плечами. Жабицкий размахнулся и дал оплеуху хлопцу. Рейтары связали мальчугана, чтоб не сбежал и не дал знать в деревне. Жабицкий послал рейтара, дабы разведал все как есть. Разведчик вскоре вернулся и подтвердил, что в деревне действительно казаки, которых не более пятнадцати человек. Жабицкий приказал обнажить сабли.

Деревня небольшая — десяток хат. В деревню ворвались с двух сторон. Казаки не ждали, поздно хватились, и на коней, что скубли траву за хатами, вскочили немногие. Но сабли из ножен успели выхватить. Жабицкий пустил коня по деревне и с ходу срубил двоих. Третий казак прикрылся саблей, но боя не принял — конь его перемахнул через канаву и понес казака в лес.

Внезапный удар рейтар сделал свое дело. Те, которые остались живы, покинули деревню. Жабицкий подошел к раненому. Он лежал на траве у хаты, и его малиновый короткий кунтуш был мокрым от крови.

— Отвечай! — Жабицкий снял шлем и вытер ладонью вспотевший лоб. — Чей загон?

— Сам не видишь, что казацкий! — превозмогая боль, гордо ответил черкас.

— Вижу. — Жабицкий посмотрел на лохмоногого казацкого коня, что стоял поодаль. На коне было расшитое седло с высокой лукой и длинный, отделанный серебряной ниткой повод. — Кто атаман?

— Гаркуша… Дай воды!

Из хаты принесли коновку. Казак приподнял голову, осушил ее до дна, легко вздохнул.

Жабицкий был в недоумении. В деревне оказалось не более двадцати черкасов. Где загон в сотни сабель, о котором так много говорили в Несвиже? Это следовало немедля выяснить у раненого казака.

— Отвечай…

Казак устало повернул голову, посмотрел на Жабицкого:

— Пошел ты к чертовой матери!..

Жабицкий выхватил саблю и срубил казаку голову.

И все же задумался капрал: не совсем обычный черкас — добротные сапоги, шаровары из тонкой габы, сабля, скорее татарская, чем казацкая. На чердаке хаты рейтары нашли двух перепуганных хлопов. Привели их к Жабицкому.

— Кто такой? — капрал ткнул носком сапога тело черкаса.

— Неведомо нам, пане… — пролепетал мужик. — Черкасы батькой звали, атаманом…

— Атаманом?.. — Жабицкий прикусил губу. Неужто сам Гаркуша? Не хотел называть своего имени и подох гордо. Жабицкий корил себя за поспешность. Что поделаешь, если такой горячий нрав!

Когда отряд прискакал в Горваль — день клонился к концу. Местечко маленькое, да значимое: на перекрестке дорог, на большой реке.

Отряд Жабицкого остановился возле дома дьякона. Капрал устало переступил порог. Дьякон встретил радушно и сразу же попросил к столу. Трапезничать Жабицкий не стал, ибо поставил дьякон на стол остывший кулеш и толченый лук с квасом. Такую снедь капрал считал холопской и с брезгливостью посматривал на стол. Жабицкий похвалился, что имеет поручение самого польното гетмана Януша Радзивилла. Дьякон качал головой. Что касается черкасов, рассказывал все, что было ему известно.

— Подходили близко, а сам не видал, ибо в Горвале оные не показывались. Верст двадцать отселе попалили маенток и пропали.

— Один схизмат вчера душу отдал. Гаркуша.

— Гарку-уша-а? — Глаза дьякона округлились. — Он-то плюгавил здесь.

— Господь вынес вырок[7]… Теперь ищу войско пана Валовича.

— Слыхал я, что к Мозырю ушел.

— Хорошо. И мне загадано к Пинску двигаться.

Ночь отсыпались рейтары в Горвале, а с рассветом сели на коней. В Мозырь пришли вечером. Ни огонька, ни людского говора. Возле городской ратуши Жабицкий увидел стражника. Стражник из охраны некого пана. Тот оставил маенток в Гомеле и едет с семейством в Варшаву. Про войско пана Валовича стражник слыхал. Говаривали, что войско ушло к Пинску. Жабицкий обрадовался: надоело болтаться в седле.

Под Житковичами пана Валовича не оказалось. Всю дорогу тревожное чувство не покидало Жабицкого: то засады ждал, то внезапной встречи с черкасским загоном. Неузнаваемы стали деревни Речи Посполитой. Где то золотое спокойствие, о котором много раз слыхал от шановных панов в Полоцке и Пинске? Полдня будешь ходить по деревне, пока найдешь хлопа. Разговаривать стали настороженно, в глаза не смотрят. Все больше и больше покинутых хат. Мужики с семьями бегут на Московию.

От Житковичей рейтары поскакали на Пинск. Когда перебирались через Ясельду, в деревушке увидели войсковый обоз. Обрадовался Жабицкий: наконец настигли отряд! Обозники подтвердили, что впереди войско. Погнали лошадей и через пять верст попали в лагерь пана Валовича. На опушке леса стояли рейтары при полной амуниции. Кони были не расседланы — значит, готовы к выступлению. На поляне пикиньеры расположены повзводно. За пикиньерами — отряд пищальников. Прикинул Жабицкий: не меньше тысячи воинов, притом не посполитого рушения, а обученного военному строю.


Еще от автора Илья Семенович Клаз
Белая Русь

Роман И. Клаза «Белая Русь» посвящен одной из ярких страниц в истории освободительной войны народных масс Белоруссии в XVII веке. В центре произведения — восстание в Пинске в 1648 году, где горожане и крестьяне совместно с казаками, которых прислал на помощь Богдан Хмельницкий, ведут смертельную борьбу с войсками гетмана Радзивилла.


Рекомендуем почитать
Заслон

«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.


За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.