Навеки твой - [93]

Я стал на четвереньки и потом поднялся во весь рост.

– Я тебя не понимаю! – крикнул я ему. – Не понимаю, чего ты хочешь добиться? Какой в этом смысл?

– Никакого смысла не существует. Существуют лишь поступки, – прошипел он в ответ. – Однажды человек подходит к своей нулевой отметке, к смертельному рубежу, и единственное, что ему остается, – это действовать.

– Ничего себе! Идеалист оказался фашистом? – услышал я свой собственный голос.

Он промолчал и сделал какой-то неожиданный выпад, как каратист. Потом сделал два шага вперед и, твердо упершись ногами в рубероид и зажав в кулаках стержень, замахнулся им.

Я мог двигаться и увернулся, но он все-таки вторично попал мне по правому плечу. Мне показалось, что рука моя отделилась от туловища, что он разрубил меня. Это было похоже на инсульт, единственной моей возможностью выжить было – применить запрещенные приемы борьбы.

Я подошел к нему и ударил ногой в пах, а еще действовавшей левой рукой – по его руке, сжимавшей железный прут. Я попал где-то между запястьем и локтем. Рука дернулась, кулак разжался, и железка, описав в воздухе дугу, перелетела через бетонную загородку и бесшумно исчезла во тьме. Если в это время кто-нибудь прогуливал свою собачку, то он мог вернуться домой уже без нее или с флагштоком, воткнутым в свою голову.

Воге размахнулся и кулаком ударил меня в ухо. В голове что-то зазвенело, будто там, постепенно входя в раж, заиграл духовой оркестр.

И тут мы схватились, а нашими единственными свидетелями были звезды и гора Людерхорн. Мы танцевали свой странный танец, как два старых борца или боксера, устраивающих товарищескую встречу где-то на заднем дворе дома для престарелых. Уже ослабевшие, мы колотили друг друга по спинам кулаками, старались сдавить друг другу горло, пытались попасть пальцами в глаза. Раз-два, ча-ча-ча, раз-два, ча-ча-ча.

Как разочаровавшиеся жених и невеста, мы отстранились друг от друга, замахали руками в воздухе и попятились назад. Я упал и лежал, он, шатаясь, подошел ко мне и пнул ногой.

Он стоял надо мной, разглядывая меня. Его глаза остекленели, были пустыми и невыразительными, как крапинки в грязноватом мраморе. Чувствовалось, что его лихорадило от беспокойства и напряжения. Кровь струйкой текла из уголка рта, на лбу была большая ссадина,

одна рука бессильно висела вдоль туловища. Он тяжело дышал и стал еще больше похож на привидение.

Я знал, что и сам выгляжу не лучше. К тому же я лежал, а он вce-таки стоял и мог держаться прямо. Удачный нокаут.

– Воге, скажи, зачем все это? Почему? – выдавил я из себя.

– Что зачем? – В его голосе звучал металл.

– Зачем ты их убил?

В нем закипала ярость.

– Гаденыш! Он посмел мне угрожать! – Голос затих, и совсем тихо он добавил: – Он попросил меня встретиться с ним там, в домике, сказал, что знает о моих отношениях с Венке, что он видел, как я приходил к ней, и онзнает, почему я убил ее мужа. И он – это же идиотизм, это сумасшествие, – он угрожал мне! Я сказал: хорошо, я приду, Юхан. Я приду один. Но я не возьму с собой денег. Он хотел выжать у меня деньги, понимаешь?

Воге почти умоляюще смотрел на меня.

Дождь усилился, и лицо мое стало мокрым.

– И я встретился с ним, – продолжал Воге, – а он потребовал у меня денег, но их у меня не было, да я и не собирался давать ему ни гроша. Тогда он выхватил нож и стал угрожать мне – мне, человеку, который всегда помогал ему, защищал и оберегал его! Я действительно хотел помочь ему, Веум, а он грозил мненожом. И мы подрались из-за этого ножа. Я победил, но я не хотел… Все произошло так быстро… мы были так обозлены. И вдруг… вдруг он оказался на полу, и он был мертв… И только тогда я понял… – Воге поднял лицо к небу, подставил его дождю. – Это была необходимая оборона.

– Необходимая оборона? – Я выплевывал слова сквозь зубы, как разжеванные апельсиновые зернышки. – Так что ж, значит, и тогда, когда ты убил Юнаса Андресена, тоже была необходимая оборона?

– Юнаса Андресена? – уставился он на меня.

– Да, Юнаса Андресена! Ты что, не читаешь газет, парень? Не знаешь, как зовут тех, кого ты лишил жизни?

– Но ты же ничего не понял! Я любил ее! Я любил ее все эти одиннадцать лет, Веум. После тех двух месяцев в шестьдесят седьмом году для меня существовала только она.Неужели я мог причинить ей страдания? Мог ли я сделать ей больно? Ты ничего не понимаешь в любви, Веум, раз ты так говоришь! То, что ты называешь любовью, – это неприличные рисунки на стенах или картинки в специальных книжках. Мне хотелось гладить ее по волосам, целовать ее, любить. Я никогда не посмел бы Убить человека, которого она любит, а я знал, что она любила Юнаса. Все сложилось так нелепо: она любила его так же безрассудно и безнадежно, как я ее.

– И ты решил, что если уберешь его, то…

Он с трудом сделал несколько шагов и прижал подошвой своего ботинка мое лицо. Я лежал не двигаясь, как преданный слуга. Мой затылок ударился о крышу, а лицо было, видимо, похоже на только что положенный асфальт, по которому, оставив свои следы, прошелся мальчишка-озорник. Я прикусил язык зубами и почувствовал, как рот наполняется теплой вязкой кровью.