Навеки твой - [77]

– Передайте Смиту, что звонил Веум, – попросил я, – скажите, что я не нашел ничего, что могло бы нам помочь. Пока не нашел. Передайте, что мне необходимо еще раз встретиться с Венке Андресен, так как у меня возникло много новых вопросов. Вы записали?

Она записала. Я поблагодарил, положил трубку и начал свой понедельник.

Был очередной серый день. В воздухе чувствовался дождь. Непогода затаила дыхание, и природа ждала, когда же разверзнутся облака и выльется этот неизбежный дождь: никто не сомневался, что он вот-вот начнется.

Стоял полдень, был настоящий март, немного посветлело, солнце висело высоко за облаками. И хотя было пасмурно, небо светилось иначе, чем это обычно бывает в феврале.

Февраль – это коренастый мужчина где-то в лесу, с инеем в бороде, в вязаной шапочке, надвинутой на лоб, с по-зимнему блеклыми, глубоко посаженными на широком лице глазами.

Март – это только что проснувшаяся женщина. Она нежится в постели, прячет свое лицо от лучей солнца, падающих на нее, и еще сонным голосом спрашивает у тебя: «Уже утро?»

Да, уже утро. Не только свет стал иным, изменилась и температура, блики на крышах, холодный ветер, подувший с севера, но уже несущий в себе потепление, и женщина, встретившаяся тебе на улице, чуть-чуть освободила шарф на шее.

Это было утро, это был март.

На этот раз меня не провели в камеру к Венке. Мы встретились в небольшой комнате для посетителей, где стоял деревянный стол, несколько стульев и сидела надзирательница. Она сидела прямо у двери и делала вид, что ничего не видит и не слышит.

Венке двигалась мелкими шажками, и казалось, что она уже приспособилась пересекать ограниченное тюремное пространство. В ее походке появилось что-то пассивное и тупое.

Она слегка улыбнулась мне и села на ближайший к двери стул. Она изменилась. Я не видел ее трое суток – три дня и три ночи, которые провела она в четырех стенах за тяжелой запертой дверью, в камере, которая освещается небольшим квадратным окошком с матовым стеклом.

Дни и ночи в камере гораздо длиннее дней на свободе. Они кажутся годами и запоминаются как годы. Венке Андресен выглядела как если бы она провела здесь шесть лет, а не трое суток. Кожа ее побледнела, стала влажной и болезненной. Серые тени под глазами были следствием не только недосыпа, но и внутренней лихорадки. Та же лихорадка придала ее матовым глазам блеск серой глазури.

Она уже проиграла свое дело. Шесть лет назад.

Руки ее безвольно лежали на столе. Я наклонился вперед, взял и сжал их, пытаясь пробудить в них жизнь. Но она не реагировала. Она не пожала в ответ мою руку и не попыталась удержать ее. Ее ладони лежали в моих, как недоеденные булочки.

– Как дела, Венке? – спросил я.

Она не ответила. Она смотрела на меня, а в глубине ее глаз что-то светилось.

– Что-нибудь случилось? – спросила она.

Я выпустил ее руку и показал на свое лицо.

– Ты об этом? – спросил я.

Она кивнула.

– Короткая встреча с Джокером и его компанией. Я с ним сегодня еще встречусь, нравится ему это или нет.

– Будь осторожен, – произнесла она и огляделась, будто хотела сказать, что если я не буду осторожен, то окажусь там же, где она – не по ту сторону стола, не по ту сторону стены.

– Я хочу тебя кое о чем спросить, Венке.

Она смотрела на меня и ждала, но взгляд ее был безразличен. Ей было вовсе не интересно, о чем я хочу ее спросить.

И я подумал, какие ночи ей пришлось здесь провести, какие сны она видела – тяжелые сны – и как они ее изменили.

– Рикард Люсне, – начал я. – Я говорил с ним. Мы, между прочим, вспоминали прошлый вторник, тот вечер, о котором ты мне рассказывала…

Я смотрел на нее, не отрываясь, но не замечал никакой реакции – абсолютно никакой.

– Он описал все не так. Его рассказ сильно отличается от твоего.

Глаза ее остекленели, как у куклы с закрывающимися глазами. Она впала в сон Спящей красавицы – глубокий, беспробудный сон. Может, ее надо было поцеловать, чтобы разбудить…

– Что же все-таки произошло, Венке, когда вы вернулись из ресторана?

– Что произошло? – после паузы бесстрастно произнесла она. – А разве произошло что-нибудь? Я тебе все рассказала.

– Да? Но он говорит совсем другое. Он утверждает, что остался у тебя ночевать. Это правда?

Ее руки не встрепенулись, она просто вытащила их из моих ладоней и отодвинулась к краю стола.

– Значит, он лжет, Варьг. И если ты ему веришь, значит, ты мне не друг.

Она должна была закричать от возмущения, а фраза прозвучала так, будто мы были женаты лет двадцать и она говорила мне, что сегодня на обед собирается приготовить рыбные котлеты.

– Я твой друг, Венке, ты это знаешь. И я не верю ему, если ты говоришь, что он лжет. Но почему, почему он лжет?

Она пожала плечами.

– Таковы мужчины.

Большего и не скажешь. Кратко, обобщенно и обжалованию не подлежит. Это был приговор, вынесенный всему мужскому населению, приговор к расстрелу на рассвете с завязанными глазами – всем нам, несущим в себе и смерть, и предательство, и ложь как наследство, передаваемое из поколения в поколение, от отца к сыну, – всем нам, мужчинам.

Нечего было спрашивать снова. У нее не было причин говорить мне неправду. И я двинулся дальше.