Навеки моя - [70]

– Да. Вероятно, это была чайка, – Эри отступила в сторону, когда он вошел внутрь и захлопнул дверь за собой.

Тонкие губы Хестер сложились в гримасу недовольства, когда она кивком приветствовала своего мужа. Он уже знал, что утром ему не дождаться завтрака. Хестер будет жаловаться на переутомление и проведет в постели весь день, стеная и требуя к себе внимания в качестве искупления его грехов. Бартоломью это не волновало; он привык к ее фокусам. Его единственной заботой была Эри. Хестер всегда мстила тем, кто, по ее мнению, дурно обходился с нею.

– Благодарю вас за заботу, мисс Скотт, – он вежливо кивнул Эри, постаравшись ради Хестер, чтобы губы его были сложены в прямую линию, а на лице нельзя было прочесть никаких эмоций. – Не позволяйте нам надолго отрывать вас от постели. Это было очень любезно с вашей стороны, что вы беспокоились из-за моего любимца, но завтра у вас бракосочетание, и вы должны хорошо отдохнуть перед предстоящим праздничным весельем.

Гримаса на лице Хестер превратилась в карикатурную улыбку, адресованную Бартоломью, хотя ее слова были обращены к Эри.

– Да, вы должны набраться хоть немного энергии. Мой племянник молод, и он находится в самом расцвете сил. Вероятно, завтрашняя ночь покажется вам более утомительной, чем сегодняшнее… приключение.

Бартоломью выругался про себя, увидев, как побледнела Эри. Смешавшись и невнятно пожелав всем спокойной ночи, она поспешила в свою комнату в мансарде. Бартоломью повесил свой плащ и фуражку, погасил огонь в камине и прикрутил лампы, направляясь к своей собственной постели.

Он ожидал, что Хестер набросится на него с упреками и издевательскими намеками, но она не произнесла ни слова, а просто проводила его ледяным взором, скрестив руки на своей плоской груди, сжимая оборки, которые украшали застежки ее халата. Он вел себя так, как будто ничего не произошло, но сердце у него стучало так. так стучат гвозди, забиваемые в крышку гроба. Видела ли она, как они с Эри скрылись в кустах? Не ждала ли она, пока они появятся снова, прекрасно понимая, чем они там занимались?

Эти мгновения среди зарослей кустарника были самыми прекрасными в его жизни. Время замерло, пока окружающий мир вращался вокруг своей оси. Теперь все изменилось. И в первую очередь, изменился он, Бартоломью.

Он поднялся по ступеням, мимо комнаты Хестер, и вошел в помещение, которое она называла гостиной и которое находилось между его комнатой и комнатой Эри. Шарканье шлепанцев Хестер по деревянному полу позади него подсказало ему, что она ^поднимается вслед за ним вверх по лестнице. Даже зная, что она здесь, он не смог удержаться, чтобы не посмотреть на закрытую дверь в комнату Эри. Из-под двери не было видно света – без сомнения, Эри уже лежала в постели.

Что бы сделала Хестер, если бы он вошел в комнату Эри вместо своей собственной? Если бы замок на ее двери мог удержать Хестер и остальной мир снаружи, он бы, наверное, поддался искушению поступить именно так.

Стряхнув с себя неожиданно навалившуюся тяжесть, он вошел в свою комнату и закрыл за собой дверь. По крайней мере, в уединении этой-комнаты он мог не опасаться враждебности Хестер и предаться мечтам об Эри. Завтра она выйдет замуж, но, откровенно говоря, увидеть ее и поговорить будет не труднее, чем сейчас. Так он, во всяком случае, убеждал себя, пытаясь заснуть в предрассветные утренние часы того дня, когда Эри Скотт станет замужней женщиной.

Несмотря на то, что Бартоломью уснул поздно, встал он рано, всю ночь его мучили кошмары – ему снилась Эри в объятиях Причарда, снилось, как юноша неуклюже ласкает ее и лишает ее невинности, которую Бартоломью так тщательно и болезненно оберегал и сберег.

Предсказания старого Сима сбылись; пошел настоящий ливень, который промочил Бартоломью насквозь, пока он пробирался к клетке с фазанами, чтобы покормить их. Он обогнул угол амбара и увидел сквозь туман темную фигурку в плаще, съежившуюся возле двери в загон. Знакомую фигурку, при виде которой у него подскочило давление и сердце забилось тяжело, как паровой молот.

Эри подняла на него глаза, когда он остановился рядом. Ее лицо было влажным, но не только дождь был тому причиной. В ее глазах отражались ужас, неверие, боль. И тут он увидел источник этих чувств. На земле лежало обмякшее, промокшее тельце его топорика. Крошечные глазки-бусинки с миниатюрными рожками над ними были тусклыми и безжизненными, красные перепончатые лапки бессильно вытянуты. Перья, за которыми Арлекин так тщательно ухаживал, теперь выглядели спутанными и забрызганными грязью. Бартоломью опустился на корточки рядом с Эри и нежно взял птицу в руки. Ее головка бессильно повисла – шея была сломана.

Перед глазами Бартоломью промелькнуло и исчезло видение яркой морской птички, внезапно его сменил образ упитанного домашнего гуся; его белоснежные перья были заляпаны кровью, а тонкая стройная шейка безжизненно повисла – это был Мидас, любимец его детских лет. Гусак ходил за ним по пятам, как верный пес, очищая карманы Бартоломью от зерен, защищая его ото всех, даже от собственного отца, когда тот был в настроении отлупить его. Джейкоб Нун пристрелил гуся, чтобы тот не путался под ногами. Мидас, единственное живое существо, любовь которого Бартоломью никогда не приходилось делить ни с кем, как это происходило с любовью его матери.