Навеки - [11]

– Я не хотел сказать… – начал он. – Просто непонятно, ну, каким образом вы могли бы помочь. Деньгами Монтгомери? И потом…

Он догадался, что еще сильнее испортил дело и замолчал. Мне показалось странным, что моя мать ничего не рассказала своему протеже о моих способностях. Я никогда никому, даже Адаму, не признавалась, что случилось в той комнате с ведьмой и ее приспешниками, но мать присутствовала там и воочию видела, чем все кончилось – она могла бы порассказать немало. Но не сделала этого.

Линкольн Эймс продолжал стоять, я продолжала сидеть. Ростом он был около ста восьмидесяти сантиметров, а весом не меньше девяноста килограммов, мой же рост – всего сто пятьдесят восемь сантиметров, и вешу я килограммов сорок пять, не больше. Гость мог бы внушать опасения, но я не чувствовала ничего пугающего, наоборот, мне показалось, что он хороший парень. Упустил какую-то любовь в своей жизни, но в нем не ощущалось ни капли жестокости. Если только, конечно, он не был могущественным магом и не сумел помешать мне различить его истинную сущность, как это случилось Коннектикуте.

Но в это как-то не верилось.

Я заколебалась, но актер добрался до меня, спрятавшись на заднем сидении машины садовника, так что кое-чего заслуживал.

– Вот, – сказала я, протягивая ему стопку бумаги и карандаш. – Вспомните и запишите, что вы потеряли за свою жизнь.

Он попытался скрыть ухмылку, но я почувствовала ее. Наплевать. После всего, что мне пришлось вынести, ухмылка воспринималась чуть ли не лаской.

Он протянул мне список из пяти пунктов, некоторые были из раннего детства.

Первые четыре оказались совсем легкими.

– Ваш отец наступил на обруч и сломал его, поэтому ваша мать выкинула игрушку.

– Родители обманули меня? – спросил он так потрясенно, что я восприняла преувеличенное изумление, как шутку. Когда Эймс выдал мне свою фирменную улыбку, я чуть не улыбнулась в ответ.

– Дальше, – проговорил он, блеснув глазами. Он явно гордился тем, что почти заставил меня улыбнуться.

Дальше речь шла о деньгах на молоко, украденных каким-то мальчишкой со шрамом под левым глазом.

– Я подозревал, что это был он, но не мог доказать.

Стильная рубашка, позаимствованная приятелем-актером, часы, соскользнувшие с запястья во время гребли. Они все еще на дне озера.

Пятый пункт был посерьезнее, и я чувствовала, как Линкольн напрягся в ожидании моего ответа. Бумага дрогнула руке.

– Это было уничтожено. Это… Что это? Папка, но не канцелярская. Кожаная с замочком. Содержимое и сама папка были сожжены.

Я пристально посмотрела на актера, поняв, что его могли убить, чтобы добраться до этих документов. Мысленным взором я увидела его спящим и увидела неопределенного пола худощавую фигуру в черном, открывающую сейф и достающую бумаги.

– Каков был шифр вашего сейфа?

Он пару раз моргнул, пораженный тем, что я знаю о сейфе, но еще до того, как он произнес ответ, я его уже «услышала».

– Номер вашей социальной страховки. Не слишком умно использовать такую предсказуемую комбинацию, не так ли?

Линкольн не откликнулся, просто сидел и пялился на меня. Потом подхватил большой коричневый конверт, который принес с собой, но не передал мне.

– Я читал ту книгу про вас, – пробормотал он, – но там и намека нет на то, что вы… способны на подобное. Там говорится, что шоколадки интересовали вас гораздо больше, чем поиски сестры Адама Монтгомери.

Очевидно, он предоставлял мне возможность открыть правду о событиях в Коннектикуте, но у меня не было ни малейшего желания откровенничать. Эймса впечатлило, что я сумела рассказать ему об обруче, с которым он играл в детстве. Узнай он хотя бы о десятой части того, на что я способна, наверное, уже несся бы к двери.

– У вас есть ребенок? – спросила я.

Наверняка в конверте, который он судорожно сжимал, находились фотографии и памятные вещицы, и я надеялась, что не придется сообщать мужчине, что его ребенка уже нет в живых.

– О да, конечно, – он все еще глядел на меня, будто я инопланетянка. Терпеть не могу подобные взгляды.

Линкольн протянул мне конверт. Я открыла и вытащила бумаги, но не могла взять в толк, чего от меня требуется.

Я чувствовала, что парнишка, снимавший фотокопии, сердился на свою подружку, но сильнее всего я чувствовала свою мать.

– Это моя мать послала вам документы?

– Да.

Я на секунду прикрыла глаза. Мы с Джерлен Монро никогда не были близки. Никогда, даже в бытность мою ребенком. Мы ни разу не ходили вместе в кино или в цирк, или хотя бы в кафе-мороженое. Но, как написали газеты, она рискнула жизнью ради меня.

Держа в руках бумаги, я почувствовала, что с матерью все в порядке, и она буквально упивается поклонением.

– Тут нет никакого ребенка, – сказала я. – Я не чувствую здесь ребенка.

– Взгляните на вырезки внизу.

Там были две газетные вырезки, но прикосновение к ним моей матери ощущалось столь сильно, что трудно было почувствовать что-то еще. Я пристально вгляделась в фотографию женщины. Молодая и обыкновенная. Нкаких сложностей ни в ее мыслях, ни в ее жизни.

– Простая, – резюмировала я. – Никаких сложностей. Любит, чтобы людям вокруг было хорошо.