Наулака: История о Западе и Востоке - [49]

— У меня тоже есть сын, — возразила королева, — и он не слаб и не болен. Нет, сахиб Тарвин, этот мальчик с самого рождения был болезненным. Как он может управлять другими людьми? Мой сын вырастет настоящим раджпутом, а когда придёт время… Но вас, белых людей, это не касается. Пусть этот мальчик возвратится к богам!

— Я этого не допущу, — решительно ответил Тарвин.

— Иначе, — продолжала королева, никак не реагируя на его слова, — он так и проживёт всю жизнь до девяноста лет больным и несчастным. Я знаю этот ублюдочный род Кулу, из которого он происходит. Да, я пела у ворот дворца его матери, когда мы обе были девчонками, — я стояла в пыли, а её в нарядных носилках проносили мимо, на свадьбу. Теперь она во прахе, а не я. Сахиб Тарвин, — голос её молил, — мне никогда не родить второго сына, но я могу, по крайней мере, управлять государством, стоя за занавесями, как всегда делали королевы. Я родилась и выросла не во дворце. А те, — она презрительно кивнула в сторону огней Ратора, — никогда не видели, как бежит волна по пшеничному полю, не слышали воя ветра, никогда не сидели в седле, не разговаривали, открыв лицо, с мужчинами на улице. Они называют меня цыганкой и съёживаются от страха под своими покрывалами, как толстые улитки в раковинах, когда мне вздумается протянуть руку к бороде махараджи. Их придворные поэты поют им песни об их предках, живших двенадцать сотен лет назад. Ну как же, они же благородные, воистину! Но клянусь Индрой и Аллахом — да, и Богом ваших миссионеров, что их дети и британское правительство запомнят меня надолго и будут помнить дважды по двенадцать сотен лет. Ахи, сахиб Тарвин, вы и знать не знаете, какой у меня сыночек умный. Я не разрешаю ему ходить к миссионеру. Все, что ему в жизни понадобится — а управлять государством это не шутка, — всему он научится от меня, потому что я многое повидала в жизни и многое знаю. И пока вы не приехали сюда, все шло так гладко, так тихо. Мальчишка умер бы — ну и что? И больше не было бы никаких неприятностей. И никогда никто во дворце — ни мужчина, ни женщина — не осмелился бы шепнуть королю и словечко из того, что вы прокричали ему, стоя во дворе под палящим солнцем. А теперь подозрение поселилось в душе короля и будет жить там всегда, и я не знаю… не знаю… вы об этом знали раньше?

Тарвин хранил молчание. Она положила руку ему на колено.

— И никто бы ничего не заподозрил. Когда в прошлом году сюда приезжали белые женщины от вице-короля, я дала им из своих сокровищ двадцать пять тысяч рупий на детскую больницу, и сахиб леди поцеловала меня в обе щеки, и я говорила по-английски и показала им, как я вяжу, — а ведь на самом деле я связываю и развязываю души людей.

В этот раз Тарвин ухе не присвистнул от удивления, а только улыбнулся и пробормотал что-то сочувственное. Длинный перечень её злодеяний, так ловко подстроенных, и хладнокровие, с которым она признавалась в них, придавали ей известную оригинальность. Мало того, он даже уважал её за то, чего она сумела добиться (а из всех подвигов людям с Запада более всего импонирует именно этот), — она его умыла! Правда, её планы не осуществились в полной мере, но зато она приводила их в исполнение так, что он ни о чем не догадывался! Он был готов почти преклоняться перед ней за это.

— Теперь вы начинаете понимать, что в этом деле есть и другая сторона. Вы все ещё не передумали идти к полковнику Нолану, сахиб, и рассказать ему все обо мне?

— Если вы не оставите в покое махараджу Кунвара — да, непременно пойду, — сказал Тарвин: он не мог допустить, чтобы его чувства мешали делу.

— Очень глупо с вашей стороны, — сказала королева, — потому что полковник Нолан доставит много беспокойства королю, а король перевернёт вверх дном весь дворец, и все мои служанки, за исключением одной-двух, будут свидетельствовать против меня, и, наверное, меня станут сильно подозревать. И тогда, сахиб Тарвин, вы решите, что сумели помешать мне совершить преступление. Но вы же не сможете жить здесь вечно. Вы не сможете жить здесь до тех пор, пока я не умру. И как только вы уедете… — Она прищёлкнула пальцами.

— Не надейтесь — у вас не будет такой возможности, — проговорил Тарвин твёрдо. — Я все устрою, как надо. За кого вы меня принимаете?

Королева с видимым замешательством покусывала палец. Никак нельзя было предусмотреть все, что сделает и чего не сможет сделать этот человек, вышедший живым и невредимым из всех подстроенных ею ловушек. Если бы ей пришлось иметь дело с кем-нибудь из своих соплеменников, то шансы были бы равны: на угрозу извне последовала бы угроза с её стороны. Но абсолютно спокойный и невозмутимый человек, сидевший рядом с ней и, подперев подбородок рукой, наблюдавший за каждым её движением, этот ловкий, подвижный, уверенный в себе мужчина представлял собой некую загадку, неизвестную величину, которая сбивала её с толку, мучила и беспокоила.

Послышался чей-то осторожный кашель, и к ним приблизился, переваливаясь с боку на бок, Джуггут Сингх. Он раболепно склонился перед королевой, а потом, выпрямившись, прошептал ей что-то на ухо. Она презрительно засмеялась и жестом приказала ему вернуться на своё место.