Наука джунглей - [18]

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Научиться узнавать крики народа джунглей было не трудно; не составляло также большого труда подражать голосам некоторых птиц и зверей, поскольку я обладал хорошим слухом, молодыми губами и гибкими голосовыми связками. Но мало различать птиц и зверей по голосам и уметь им подражать. Ведь, за исключением певчих птиц, которые только для того-то и служат, чтобы наполнять звуками сад природы, птицы и звери не подают голоса без причины, а в зависимости от ситуации меняется и крик.

Как-то, сидя на дереве, я наблюдал за стадом читалов, пасущихся на открытой полянке. В стаде было пятнадцать самцов и самок и пять оленят примерно одного возраста. Один из малышей, дремавших на солнышке, поднялся на ноги, встряхнулся и, высоко вскидывая копытца, понесся по полянке в сторону поваленного дерева. Это было сигналом для остального молодняка к игре «догони меня». Один за другим все пятеро перескочили через дерево и, сделав галопом круг по поляне, вернулись обратно. После второго круга тот, что бежал впереди, углубился в джунгли, а за ним и остальные. Одна из самок, до этого лежавшая на земле, поднялась посмотреть, куда помчался молодняк, и издала резкий отрывистый лай. Беспечные юнцы по этому звуку примчались обратно на лужайку, на взрослых животных он не произвел ни малейшего впечатления: одни продолжали спокойно лежать на земле, другие мирно пощипывали низкорослую траву. Недалеко от полянки проходила тропинка, используемая дровосеками, и вскоре на ней появился человек с топором на плече. Сидя высоко на дереве, я заметил мужчину издалека, потому что он шел по сравнительно открытому месту. Когда дровосек оказался на расстоянии ста ярдов от поляны, одна из самок увидела его и издала отрывистый лай, по которому все стадо немедленно ринулось в густые заросли.

Лай обеспокоенной матери, зовущей своих малышей, и другой, которым стадо было предупреждено о приближении человека, моему нетренированному уху показались совершенно одинаковыми. И лишь со временем, когда пришел опыт, я научился понимать разницу между голосами животных и птиц, когда они попадают в разные ситуации. Разница эта заключается, собственно, не в самом крике, а в его оттенках.

Собака лает, и всякому ясно, что она или приветствует хозяина, или предвкушает предстоящую гонку, или она в ярости при виде забравшегося на дерево кота, или она видит чужого, или просто лает оттого, что ее посадили на цепь. Во всех этих случаях именно интонация лая позволяет определить его причину.

Когда я научился различать всех обитателей джунглей по голосам, понимать причины их криков и даже подражать им так, что смог приманивать некоторых птиц и животных, джунгли стали для меня еще интереснее. Теперь мне был доступен не только мир образов, но и мир звуков джунглей. Но еще было нужно научиться точно определять источник звука. Животные, день и ночь живущие в страхе, умеют определять источник звука изумительно точно; и человека страх может научить тому же. Совсем не трудно установить источник многократно повторяющихся звуков, например лай лангура (тонкотела) на леопарда, или кашель читала при подозрительном шорохе, или крик павлина при виде тигра. Эти сигналы не означают, что нужно немедленно убегать, они носят лишь предостерегающий характер. А вот одиночные сигналы, такие, как хруст веточки, приглушенное рычание либо одиночный, предупреждающий крик птицы или зверя, которые к тому же непонятно, откуда исходят, явно свидетельствуют о том, что опасность рядом, и служат сигналом к немедленному бегству. Страх научил меня ориентироваться по звукам так, что я мог точно установить направление, откуда он донесся, и расстояние до его источника, я мог проследить за передвижением невидимых глазу тигров или леопардов, не важно при этом, где я находился — прямо в джунглях и днем или в своей постели и ночью — ведь дом наш был расположен таким образом, что все лесные звуки были в нем слышны.

За то, что я приносил Стефену Дизу птиц, он подарил мне ружье, о чем я уже рассказывал. Это была шомпольная двустволка. Наверное, в годы своей молодости она была неплохим оружием, но теперь эффективность ее наполовину уменьшилась, поскольку из-за передозировки пороха правый ствол дал трещину. Взрыв повредил также и ружейную ложу, и когда Стефен вручал мне это видавшее виды оружие, ствол и приклад только чудом держались вместе, связанные медной проволокой. Однако Кунвар Сингх — мой друг-браконьер — успокоил меня, сказав, что левый ствол еще крепок и способен сослужить добрую службу; он оказался прав, и рацион нашей большой семьи в течение двух зим пополнялся кустарниковыми курами и павлинами; а однажды, подкравшись почти вплотную к читалу, я умудрился свалить его пулей четвертого калибра.

Правда, из этого ружья я ни разу и не пытался бить птицу влет и мне не стыдно в этом признаться. Достать патроны и порох было нелегко, поэтому, чтобы не тратить даром скудные боеприпасы, я должен был точно рассчитывать каждый выстрел. Если за утро или вечер я расходовал две-три пули, то и приносил домой две-три птицы, и такая охота доставляла мне больше удовольствия, чем все остальное.