Научная фантастика — особый род искусства - [99]

В качестве «индивидуальных» черточек своих героев автор «Туманности Андромеды» предлагает нам грани своей концепции человека, дочти каждая существенная индивидуальная деталь олицетворяет то или иное предположение о типе человека будущего. В галерее ефремовских типов как бы рассредоточен комплекс научно отобранных душевных и физических свойств, которые, по мнению автора, осуществятся в далеком завтра. В качестве индивидуального выступают, таким образом, элементы «стоящей за героем» социально-фантастической идеи или, наоборот, та или иная мысль о человеке будущего превращается в индивидуальную характеристику персонажа. Образ человека у Ефремова научно достоверней, а потому и социально содержательней.

Вот в каком смысле ефремовские герои светят отраженным светом фантастических идей и как в них осуществляется предложенная Альтовым «формула» персонажа фантастического романа: «плюс свет отраженных идей». «Свет идеи» разлит во всей художественно-психологической структуре образа. Вот в каком отношении образ человека в «Туманности Андромеды» — больше идея типа, чем художественный тип. Подобно другим элементам формы в современной фантастике, при изображении человека принцип бытовой реалистической литературы «жизнь в форме жизни» модифицируется как «мысль в форме мысли».

Образ человека будущего не исчерпывает проблему героя научной фантастики, но является ключевым, поскольку вся научная фантастика в той или иной мере устремлена в будущее. Научно организованный мир коммунизма будет миром ученых. Не случайно человек науки — самое типичное лицо советского фантастического романа. Академик Н.Семенов писал: «В условиях социалистического общества работа ученого наиболее близко подходит к тому виду труда, который будет характерен для труда всех людей при коммунизме. Ведь труд ученого является источником наслаждения. Каждый ученый стремится максимально „дать по способностям”. Истинного ученого его труд привлекает сам по себе — вне зависимости от вознаграждения»[322] и т.д. Образы героев «Туманности Андромеды» — проекция в будущее этой реальности.

10

Пройдет время, и ефремовская концепция человека будущего устареет. Но время не отменит главного — переданной в романе мысли о движении, развитии идеала человека. Вот это движение и вливает жизненность в ефремовские «схемы».

Схематические персонажи старых романов о будущем проигрывали в сопоставлении с героями реалистического романа не столько бледностью изображения, сколько доктринерской застылостью вложенного в них идеала. Человек будущего рисовался в соответствии с чаяниями современников. А ведь сами чаянья менялись в изменяющемся мире. В середине XX в. скорость перемен невероятно возросла. Это даже дало повод утверждать, что научная фантастика не «отражает будущее», а просто «повторяет в особой форме то же самое настоящее».[323] Т.е., перефразируя известную ошибочную формулу, любое предвиденье — не более чем опрокинутая в будущее современность. И поэтому, «когда писателя критикуют за то, что так, как у него, никогда не будет, эта критика не по адресу».[324]

Этот отказ от критерия фантазии неоснователен. Если невозможно в самом деле определить будущее — как то, чего еще не было — то ведь как раз научная фантазия должна отразить в представлениях людей реальные тенденции жизни. И беда не в том, что мы в чем-то ошибемся. Гораздо хуже, когда нас заранее ограничивают механической канонизацией настоящего. Тогда действительно не приходится говорить о сколько-нибудь достоверном прогнозировании. Одно дело, когда А.Беляев искал «формулу» человека будущего, и другое, когда Стругацкие принципиально переносят в XXII век нашего современника, никак не обосновывая, почему, собственно, сохранятся, пусть и в недалеком будущем, те или иные наши «милые слабости» (впрочем, порой вовсе не такие уж милые). Разве прием повторения настоящего не влечет за собой концепцию круговращения жизни?

Мы стоим на том, что обязаны усовершенствовать этот мир для человека. Разумеется, никакое гениальное воображение не способно в точности угадать, как будет на самом деле. Но диалектически мыслящий фантаст может и должен дать почувствовать неизбежность эволюции идеала. Вот это ощущение и необычайно важно в «Туманности Андромеды». Оно уже нравственно настраивает на то, что мир не идет по кругу (вспомним «Королевский парк» Куприна), но поднимается по спирали. О спирали диалектического развития говорят в «Празднике Весны» Олигера. У Ефремова идея развития и возвышения жизни реализована в концепции человека. И эта концепция начисто лишена идиллического прекраснодушия, тень которого можно заметить и на иных утопических страницах братьев Стругацких, писателей в общем-то мало сентиментальных. В «Туманности Андромеды» появилась — впервые, вероятно, в советской социальной фантастике — суровая аскетическая интонация, и она в известном смысле программна.

Утопический роман как часть социалистической литературы видел в науке и технике средство облегчить общественно обязательный труд, чтобы личность могла свободно развиваться. Общественное производство рассматривалось как антитеза индивиду, ибо проклятье механического труда в самом деле было препятствием на пути возвращения человека к своей человеческой сущности. Занятия науками и искусствами, в которых совершенствуется личность, предусматривались факультативно, в дополнение к производству. Когда же стало ясно, что наука превращается в непосредственно производительную силу и что в будущем большинство населения, вероятно, займется научно-творческим трудом, общественный труд стал мыслиться и главным полем совершенствования человека. Тенденция научно-технического прогресса как бы пошла навстречу устремлению индивида. Но это отнюдь не приблизило воспетое утопистами идиллическое существование. Напротив, идеал стал драматичней и суровей.