Натюрморт с женщиной - [2]

В 1990-е годы он издавал журналы «Петербургские чтения», «Стебок», в 2000-е —  книгу «Причуды», сборник своей прозы «Созерцатель».

Он продолжал искать истину до последнего вздоха. За месяц до смерти меня спрашивал: «А там, после смерти, есть общение?..»

Борис Иванов

Игорь Адамацкий НАТЮРМОРТ С ЖЕНЩИНОЙ >(Повесть)

Егор говорил так долго, с такой убежденностью, так пылко и страстно, что телефонная трубка возле уха вспотела. На том конце дыхание было сначала вопрошающе-удивленным, затем взволнованно-учащенным.

— А с кем вы говорите? — услышал  наконец незнакомый женский голос и обмер: ошибся абонентом.

— Извините. — И положил трубку.

Лицо горело стыдом: признавался в любви незнакомой женщине. Возможно, она в жизни уже слышала такие слова.

Вошла сотрудница, Инесса Наумовна, с Егором делившая кабинет за столом визави, очень умная и милая особа. Она ни разу не была замужем, но вместо этого была возлюбленной режиссера Театра комедии, а после его  смерти стала любовницей серьезного и крупного партийного функционера. Скорее всего, об этом не знал никто, кроме Егора и ее партнеров. Все по-честному, считал он, милым умницам негоже оставаться в небрежении и без присмотра. Своих детей у нее не было, из родственников только мама и, стало быть, толпа племянников и племянниц, как это у них полагается.

В обществе «Знание» ее подопечными по профессии и статусу были художники, музыканты, актеры. Остальная гуманитарная публика имела дело с Егором, который всегда обращался к ней только по имени и отчеству.

— Что с вами? — спросила она. — Какой-то вы опешенный.

— Внезапный жар.

— От стыда или испуга?

— Сам не пойму. А что начальство говорит? — Егор перешел на другую тему. — Что-нибудь интересное?

— Да. Вам предстоит командировка в Петрозаводск. На двоих. Там есть что посмотреть. Инспекционная проверка по всем статьям. Как страна готовится к юбилею дедушки Ленина.

— А с кем?

— С любезницей вашей, Тамарой Николаевной. Кстати, для сборника она принесла свою статью по этикету.

— Помню. Еще на прошлой неделе. Сейчас разбираюсь.

— Интересно?

— Ах, не смешите, Инесса Наумовна. Само название сборника, «Советский этикет», , Тамара сама справится с праздником юбилея. Она по телефону уже созвонилась и с театром, и с краеведческими музеями...

— А вы?

— Я тоже. Погуляю по городу. Поразмышляю.

— Она замужем.

— Ее муж тихо и запойно пьет. Я знаю и подумаю и об этом. Хотя для моей любви это несущественно.

—  вы стрекозел! А как же смертный грех? «Не возжелай жены ...»

— Ах, оставьте, Инесса Наумовна, да не судимы будете. И потом я ежедневно усердно каюсь и грехи замаливаю.

— Кстати, а сами вы бывали в Мавзолее?

— Никогда. И не собираюсь.

— Что так?

— Фальшивые мощи мне претят.

* * *

Он и сам не заметил, как на душе у него потеплело. Как будто рассеянно ладонью провел по запотевшему окну и увидел не туманные рассветные улицы, набухшие сыростью, а высвеченный солнцем морозный день. Мгновение миража. А дождливое декабрьское утро блеклой полосой растекалось по бетонке, мертвенной от ртутных фонарей.

Он прислушался, как в нем что-то укладывается, неудобное и влажное, словно образовалось второе сердце, пока еще пустое и гулкое. Это от усталости, подумал он, хорошо бы выспаться.

Автобус стоял у стеклянного павильона, а молодой человек медлил выходить, пытаясь обрывками додумать тянущееся впечатление.

Водитель взглядом поймал его взгляд в зеркале, обернулся и постучал пальцем в стекло. Тогда молодой человек поднялся и, неся перед собой небольшой чемодан, быстро вышел в туманную сырость, особенно неприятную после только что оставленного тепла.

Не хватало еще простудиться, подумал он. И черт дернул меня в такую погоду отправляться в такую  поездку.

Он поставил чемодан на жирный асфальт, закурил, сигарета тотчас стала горькой от пропитавшей воздух сырости. Ясность должна быть горькой, подумал Егор.  во всяком случае резкой. , прибавил он, определенной. Жизнь должна быть именно такой: ясной, четкой, резкой и, конечно, горькой. Хорошо бы на ночь выпить водки с крепким чаем и как следует пропотеть.

Он докурил сигарету и вошел в стеклянный павильон. Пассажиров было много, потому что несколько дней перед этим была нелетная погода. Кресел на всех не хватало, и люди сидели на своих чемоданах и проволочных ящиках из-под молока — молчаливые, усталые и временные, как нахохлившиеся птицы, согнанные с гнезд внезапным ранним морозом.

Внимательно огляделся вокруг. Стены павильона были одинаковы — пыльные и в царапинах, а лица — разнообразно усталые. Носатые и курносые, с выпуклыми и втянутыми щеками, с бородами и без, с печалью тайных дум и без такой печали, — они скрывали неповторимость под общим выражением терпеливого ожидания.

Квадратный динамик, висевший на толстой серой колонне, поддерживающей потолок в центре павильона, время от времени вещал утробным женским голосом. Несколько рейсов были отнесены на позднее время, судьба остальных оставалась неизвестной. Пассажиры, которых это непосредственно касалось, успокаивались и меняли позы для удобства дальнейшего ожидания.