Натюрморт из Кардингтон-кресент - [79]

Шарлотта прекрасно знала, на что он намекает, — на суть самой правды, и то, как, по его мнению, та должна быть преподнесена полиции.

— О да, — согласилась она дрогнувшим голосом, злясь на саму себя и будучи не в состоянии ничего с этим поделать. — Меня больше всего страшит не то, что мы можем узнать, а то, что правда останется скрыта для нас до тех пор, пока убийца не нанесет новый удар.

Уильям застыл на месте. Веспасия поднесла руку к лицу и наклонилась над столом.

— Дурная кровь, — бросила миссис Марч и так резко схватилась за ложку, что рассыпала по столу сахар. — В конце концов она всегда дает о себе знать. Сколь красивым бы ни было лицо и сколь изысканными манеры, кровь все равно берет свое. Джордж был дурак. Безответственный, неверный дурак. Поспешные браки — причина всех несчастий в этом мире.

— Страх, — нарочно, как будто в пику ей, бросила Шарлотта. — Я бы сказала, что причиной всех несчастий в этом мире является страх — страх боли, страх выставить себя на посмешище, страх возможной неудачи. И, пожалуй, самый главный — страх одиночества. Страх того, что никто в целом мире вас не любит.

— Вы разговариваете сами с собой, моя милая? — бросила, поворачиваясь к ней, миссис Марч. Лицо ее было бледным, как мел, глаза горели, как угли. — Мы, Марчи, ничего не боимся.

— Не говорите глупостей, Лавиния! — Веспасия расправила плечи и убрала со лба волосы. — Ничего не боятся только святые, для которых рай важнее страданий и искушений плоти, а также простаки, которым не хватает воображения представить себе боль. Здесь, за этим столом, нам всем страшно.

— А что, если миссис Марч — святая? — с нескрываемой издевкой заметил Джек Рэдли.

— Придержите язык! — оборвала его Лавиния. — Чем скорее полиция арестует вас, тем лучше. Даже если вы не убивали бедного Джорджа, вы вложили эту идею в уши Эмили. Так или иначе, вы виновны, и вас нужно повесить.

Кровь прилила к лицу Джека Рэдли, однако он выдержал взгляд старой леди и не отвел глаз. После чего за столом воцарилось гробовое молчание. Затем в коридоре послышались громкие шаги лакея, однако вскоре они стихли. Даже Юстас и тот сидел неподвижно. Веспасия еле-еле встала из-за стола, как будто у нее болела спина. Глядя вокруг остекленевшим взглядом, Уильям тоже поднялся и, отодвинув ее стул, поддержал ее за руку.

— Полагаю, мистер Бимиш вновь пришлет мистера Хейра, чтобы нас утешить, — негромко сказала она, причем голос ее почти не дрогнул. — Это даже к лучшему. От него будет больше пользы, если он приедет сюда. Если что, я у себя в комнате. Буду рада с ним увидеться.

— Бабушка, может, стоит послать за доктором? — выдавил из себя Уильям, когда к нему вернулся голос. Он как будто по-прежнему видел перед собой кошмар, который мучил его всю ночь, а проснувшись, обнаружил, что кошмар никуда не делся и теперь продолжается наяву.

— Нет, спасибо, мой дорогой, — Веспасия похлопала его по руке и, слегка пошатываясь, медленно вышла из столовой.

— Извините, — подала голос Шарлотта, откладывая салфетку и поднимаясь вслед за леди Камминг-Гульд, которую догнала уже в коридоре, где, взяв ее под локоть, помогла подняться по широкой лестнице. В кои веки тетушка не стала возмущаться.

— Мне остаться с вами? — спросила Шарлотта у двери в спальню.

Веспасия пристально посмотрела на нее. На ее лице по-прежнему читались усталость и страх.

— Вам что-нибудь известно, Шарлотта?

— Нет, — честно призналась та. — Но если Эмили права, то Сибилла ненавидела Юстаса. То ли из-за себя, то ли из-за Уильяма или Тэсси. Не знаю.

Веспасия еще крепче поджала губы. Взгляд ее сделался еще более несчастным.

— Пожалуй, из-за Уильяма, — прошептала она еле слышно. — Юстас никогда не думает, прежде чем что-то сказать. Ему не хватает здравого смысла.

Шарлотта хотела было спросить, было ли что-то еще, однако передумала. Улыбнувшись Веспасии, она оставила ее одну.

Ей в голову пришла одна мысль, и как только она убедилась, что на верхнем этаже никого нет, подошла к комнате Сибиллы и дернула за ручку. Слугам наверняка сказали, что произошло, и ни одна горничная не рискнула бы зайти сюда. Питт еще утром, прежде чем проводить свой эксперимент, перенес тело Сибиллы на узкий диван у окна и, возможно, теперь вернул его на место, где положил так, чтобы казалось, будто она спит — при условии, если не смотреть на ее лицо.

Дверь оказалась не заперта. Впрочем, запирать ее не было необходимости. Ведь если кто и заглянет сюда, то только затем, чтобы отдать покойной дань последнего уважения. Питт с Тревесом наверняка уже сделали все, что могли, и спустились в комнату камердинера посовещаться. На всякий случай еще раз окинув взглядом коридор, Шарлотта повернулась и вошла.

Окна комнаты выходили на юг, и она была залита солнечным светом. На кровати, накрытые простыней, вырисовывались очертания тела. Шарлотта старалась не смотреть в ту сторону, хотя прекрасно знала, что увидит, если приподнимет край простыни. Будет лучше, если она постарается держать в узде воображение, а заодно и на удивление сильное чувство жалости, которое то и дело напоминало о себе душевной болью. Да, Сибилла причинила Эмили страшные страдания, и тем не менее Шарлотта не испытывала к ней неприязни, даже когда покойная еще была жива. Потому что в Сибилле она тоже ощущала твердый узел боли. Он рос с каждым днем и с каждым днем становится все больнее и больнее. Если она кого и ненавидела, то лишь тех, кто в отличие от нее самой не испытывал никаких мук. Стоило ей увидеть рану и поверить, что та болит, как от гнева, от ненависти ничего не оставалось, они просачивались, как через сито. Сибилла не была исключением. И вот теперь Шарлотта решила заняться в ее комнате поисками хотя бы крошечной зацепки, которая помогла бы размотать клубок загадок.