Натренированный на победу боец - [3]

– Значит, времени почти нет… Ну что ж, за срочность плюс зал, подвал, чердак, коммуникации, газоны, поэтажно, лифты. – Иван Трофимович открыл бутылку, Старый считал на салфетке, я вдохнул. – Шестнадцать тысяч четыреста долларов. Плюс кормежка, проживание.

Всех как поубивало. Замерли, слушали, как протяжно бурчит в моем брюхе. Время спать, а мы не ели.

– Нет. Дорого очень. – Дядя поднялся и пожевал бесцветные губы. – Я обращусь в государственную санэпидемстанцию.

– Сходите. – Я толкнул руку Старого, дернувшуюся зачеркнуть ноль у объявленной цифры. – Вам скажут: врачей нет, ядов нет. За две недели такое здание ни за какие деньги не вычистишь. Потеряете еще день. А там и мы не возьмемся. Если вы чешетесь от крысиного клеща, значит, у вас в деревне и туляремия, и лептоспироз. Представляете, если какой-нибудь дурак напишет в Госсаннадзор или прямо Президенту? – Речь я запил молоком.

Старый взял насупившегося мэра под руку.

– Иван Трофимович, – шептал, как малолетнему, под шляпу. – Кто вам поможет? Никто вам не поможет. С жульем свяжетесь, подпишете договор об уничтожении на девяносто восемь процентов. Покажут пять дохлых и уедут. А хвост популяции? [3] Он останется. Через месяц заскачут по вашему пиджаку. А мы можем вывести под ноль. Мы – лучшие в стране, вы у любого спросите. Вам бюст на родине поставят.

– Уже есть. – И дядя обмяк. Выпили.

– Хотите? – восклицал Старый. – Весь город вычистим. За три месяца! А вдруг гостю из ООН захочется в баню?

– Они, наверное, не моются. Мне фотографию достали – как цыган. Город местные подчистят, народным способом. Корпорация у нас открылась. «Крысиный король» – так называется.

Я рассмеялся: корпорация! народным способом!

– А что ж они гостиницу не могут?

Старый, поднося дяде чарку, двинул мне локтем в нос.

Мэр Светлояра вдруг ответил твердо:

– Гостиницу не берутся. Никто не берется. Я до вас всех объездил – и кооперативы, и государственные. Все отказали. Глухой номер.

– Почему? – спросил я осторожно.

– Ребята, у нас мрак. Уж привыкли к крысам, исторически сложилось. Накрошили бы в подвалы колбасы, они бы на улицу и не вышли. Каждый бы гулял в своем зале. – Он весь оседал. – Но в гостинице они падают с потолка. В щели. Могут днем. Могут на стол. Могут на голову. Мне – на голову. – Он снял шляпу. – Крысенок. Сюда. – Глаза его слезливо поблескивали. – Нам не надо под ноль. Пусть бегают. Чтоб только день один не падали!

– Со второго этажа падают? – уточнил Старый.

– Да нет над залом никакого этажа!

– Проникают на крышу из подвала?

– И в подвале нету. Гостиница – самая чистая в городе. Только падают с потолка. А вы с меня за каждый этаж дерете!

– Найдем на каждом этаже, если падают. Вы их просто не видите, – огрызнулся Старый, хмыкая мне и мигая, но я призадумался.

Старый ткнулся в стол за бланками договоров, и на устах его вспухло золотое слово «задаток». А я, убедившись, что смывной бачок исправен, со спокойной душой выполз во двор и лег на лавку под яблоней-китайкой с побеленным коленом. Любуясь железной скобой двери «Прием стеклотары», я вдыхал последний август – вот и кончилось.

– Я говорю: они только к югу от улицы Ленина. Где руководство живет, учреждения. Что ж они на север, в дома населения не идут? – Иван Трофимыч встал у меня в головах, словно молясь на дорогу.

– Это характерно. Паллас, ученый такой, объезжал Россию еще в восемнадцатом веке и тоже отмечал: в Яицком городе крысы только в южной от тракта стороне. Дорогу не любят переходить.

– Я вот думаю: не-ет, это не просто. Это они против меня хотят… Как думаешь? Вечером аж страшно. Я один не хожу. Жена мясо с луком жарит, и на ночь в подъезд кладем, чтоб выше, к дверям, не шли. Я супруге говорю: давай ночью сходим поглядим через окошко, как они там гуляют… Противно.

– Просто урожайный год, – зевнул я и сел.

Он примял ровно зачесанную назад седину и пробормотал:

– А ты, может, слыхал, есть какая-то крысиная болезнь?

– Бабушка рассказывала.

– Ну?

– Что? Ну, рассказывала, если крысу убьешь, то самому, значит, умереть. Засохнешь. Но это так… Не думайте. Человек помирает не от болезни.

– А от чего?

– От того, что помирает.

Иван Трофимович покачал шляпой и тяжело пошел. Ишь ты, какая его машина ждет, и шофер дверку держит. Оглянулся:

– А лечиться чем? Бабушка не говорила?

– Травами. Смородина, чистотел. Песий язык – особенно. Или влюбиться.

– Влюбиться?

– Ага. Но серьезно. До конца. До конца-то можете?

Иван Трофимович покраснел:

– Иногда. – Потом еще крикнул из машины: – А спиртным?

– Не. Они наоборот. Тянутся к этому делу.

Старый лежал щекой на пачке зеленых денег и кричал в телефон:

– Не! Не выпил! Лариса, мы уезжаем!

* * *

Старый пощупал сахарные занавески, щелкнул светом – горит. Подпрыгнул на мягкой полке и горько признался:

– Никогда не ездил в спальном вагоне. Напиши мне на могиле: «Он не ездил в спальном вагоне». – Потащил из сумки кулек, запахший колбасой.

Я тоже растрогался и попросил:

– А когда меня похоронишь – выбей, пожалуйста, на мраморе: «Умер, так и не напившись вволю вишневого компота».

Старый смутился и достал компот – женатый мужик! Поезд поплыл. Я выглядывал в коридор. У одного туалета пасся грустный Иван Трофимович. У противоположного – лысоватая долговязая личность, синие щеки. Прочие жрали да шуршали простынями.