Натали - [13]

Земцов открыл глаза.

Ему было невыносимо трудно, но простить Натали он не мог, как не мог с непринужденной легкостью принять новый мир, отрешиться от войны, которая продолжала жить в его рассудке.

Он вернулся в дом, бессмысленно хлопнув тонкой прозрачной дверью, ведущей в сад. Стеклопластик ответил обиженным звенящим звуком.

— Система, голос!

— К вашим услугам, хозяин.

Он знал лишь одно верное средство от тоски: если не можешь справиться с собой, не находишь мира в душе — работай. Работай, чтобы забыться, отодвинуть на второй план глобальные проблемы, заполни рассудок сиюсекундными задачами…

— Всю доступную информацию по деятельности компании «Новый Век» на терминал моего кабинета, — поднимаясь по лестнице, распорядился Земцов. — Далее, полный финансовый отчет по состоянию банковского счета за последние пять лет. И кофе.

— Что-нибудь еще, хозяин? — Бездушное подобострастие голоса буквально бесило Андрея.

— Нет!

Возможно, он действительно спятил.

Иной человек в его ситуации нашел бы способ сбросить напряжение, забыться, абстрагироваться от проблем. Ты выжил, ты богат, независим, ты победил — что еще нужно? Иди к людям, к тем, за кого ты дрался, напейся, в конце концов, вкуси всего, о чем успел позабыть среди тяжких, кровавых военных будней.

Андрей вздрогнул.

От промелькнувших мыслей по коже продрал озноб.

Что он испытывал, представив себя напивающимся до потери сознания?

Внутри работали иные инстинкты. Оказывается, его подсознание давно усвоило, что главной, величайшей ценностью является разум.

Потребность в ежедневном нейросенсорном контакте с киберсистемами не просто изменила его образ мышления… задумавшись, Земцов внезапно понял: глушить, отравлять нервные ткани, пусть даже самыми дорогими, изысканными напитками, содержащими алкоголь или что похуже, он просто не сможет…

Нужно было выжить, вернуться, чтобы осознать, насколько сильно он изменился, увидеть, что в душе живут свои, сокровенные ценности, а подсознание зиждится на совершенно чуждых для обыкновенного человека инстинктах.

То, что помогало выжить в сотнях боев, теперь оборачивалось ощущением собственной ненормальности.

Так не должно происходить. Я часть этого мира. Я воевал за него.

Еще не выйдя за пределы четырех стен комфортабельного кабинета, Земцов понял, что лжет себе.

Оказывается, его разум приобрел свойство запоминать мельчайшие детали происходящего вокруг — рассудок не мог выйти из привычного ритма миллисекунд, он оценивал происходящее на уровне подсознания, фотографически запоминал увиденное, а затем, едва ли ощущая течение процесса, анализировал весь объем полученной информации, выстраивая четкую картину понимания окружающей послевоенной действительности, где выросло не одно и не два поколения людей, не ведавших войны, людей с иной психологией, другим мировоззрением, для кого он — человек из прошлого, обломок войны, такой же чуждый, непонятный, жутковатый, как установленный на постаменте, снабженный поясняющими табличками выгоревший дотла остов серв-машины.

Понимание пришло, будто вспышка, но Андрей не противился, лишь все острее чувствовал: ему как воздуха не хватает второй составляющей… кибернетической системы.

Словно он потерял половину себя самого.

Наверное, не редкий случай, — подумалось Земцову. — Наверняка психоаналитики могут поставить мне какой-то диагноз.

От такой мысли опять стало неспокойно на душе.

Займись, наконец, делом, — огрызнулось в ответ подсознание.

Приближалась полночь, когда он завершил анализ доступной через компьютерную сеть информации.

Рассудок продолжал работать, как в бою, четко, недвусмысленно трактуя факты, фиксируя выводы, выстраивая цепочки причин и следствий, — оказывается, столкновения с сервомеханизмами Альянса научили его разум не только обработке данных на тактовой частоте боевых сопроцессоров, но и… психологии, ведь каждый бой являлся психологическим поединком с вражеским пилотом или — того хуже — сохранившейся на носителях «Одиночки» матрицей давно погибшего человека.

Для себя Андрей сделал один вывод: мотивация человеческих поступков одинакова, что на войне, что в мирной жизни, но сами действия несут различную степень остроты и свободы проявления движущих чувств.

Все оставалось на своих местах: и честь, и совесть, и трусость с ненавистью, подлость и благородство, но там, среди ада техногенного противостояния, где жизнь висит на волоске, человек раскрывается, словно обжигающий ветер смерти сдувает с него тонкий, обманчивый слой мимикрирующего состава «хамелеон».

В мирной жизни иначе.

Здесь чувства упрятаны глубоко, они сильны, неизменны по сути, но скованы многими «нельзя».

И к этим нельзя — будь то буква закона или психологический комплекс — каждый приспосабливается по-своему, редкость, когда человек ведет себя открыто, большинство же ищет лазейки, блуждая в полутонах, стремясь к потаенным целям, не открывая своей сущности, либо, не выдержав, погружается в суету будней, скользя по пути наименьшего сопротивления.

Обычные люди, обычная жизнь, которой его лишила война.

Не суди и не судим будешь.

А как поступать?

В данный момент Андрей думал не о людях вообще и даже не о населении Элио в частности.