Настырный - [9]

Якуб тяжело вздохнул. А ведь он прав, надо попробовать освободиться самим. Вдруг Сапару не удалось выполнить свой план?

— Попробовать, что ли, Якуб?

— Конечно, давай я.

— Нет, я сам.

— Боишься нож отдать? Ну черт с тобой! Колупай сам.

Я начал осторожно отковыривать глину.

Послышался топот. Мы приникли к дыре, в нее уже можно было просунуть плечо. Промчались трое верхом. Две оседланные лошади в поводу… Они! Где-то совсем рядом тяжелое сопение, возня. Ни выстрела, ни вскрика.

— Похоже, они… — с сомнением произнес Якуб. — Кажется, часового связывают.

— Ну вот. А ты говорил!

За дверью звякнул замок, потом приглушенный голо; произнес:

— Ломать надо!

Мы кинулись к двери. Она трещала, вокруг рамы сыпались куски сухой глины. И вдруг дверь распахнулась. В проеме стояли Сапар и двое каких-то парней.

— Сапар! Друг! Спасибо!

Перемахнув через ограду, мы бросились к лошадям и безмолвно, словно заранее сговорившись, вскочили в седла.

— Что с часовыми-то сделали? — спросил я, когда загон скрылся из виду.

— Связали. Храпели оба… Ловко все вышло! Боюсь только, не приметил ли меня усатый. Днем-то я два раза приходил… Ну, может, обойдется, может, не разглядел со страху.

Часа через полтора у сухого, заросшего гребенчуком арыка Сапар придержал коня.

— Думаю, здесь… Хорошее место. Ни за что не найдут!

Мы с Якубом соскочили с коней.

— Одних вас придется оставить, — виновато сказал Сапар. — Вот хлеб, вода… Уж вы не держите обиды!

— Что ты, Сапар! И брат родной не сделал бы больше!

Я не знал, что еще сказать. Якубу бы его поблагодарить, ведь так складно говорить умеет!.. Нет, молчит. Слушает, как шелестит осока…

Сапар вскочил в седло, натянул поводья.

— Арык до кладбища тянется. За кладбищем — деревня… — Он умолк, прислушиваясь к тишине, потом добавил: — Долго здесь не оставайтесь, ладно?.. День переждите и уходите. Ну, счастливо!..

Я долго глядел им вслед. Когда звук копыт замер вдали, я снял шапку и подставил ночному ветерку влажную голову. Какой простор кругом! Как легко дышится!..

— Ну, Якуб, от смерти мы ушли.

— От смерти не уйдешь… — неопределенно пробормотал он.

Я прошел вниз по арыку, выбрал лужайку, где трава была погуще, улегся на спину и стал смотреть в небо. В изголовье, словно сторожа мой покой, недвижно стояли высокие травинки…

«А хорошо, если бы Якуб ушел… — мелькнуло вдруг у меня в голове. — Беспокойно с ним, непонятно… И все-таки что-то в нем нравится. Смелый человек. Не будь он байский сын я бы его уговорил идти к нашим. А почему ж все-таки он Марию убил? Ведь она не красная, помещичья дочь…»

Рядом послышался шорох. Я поднял голову.

— Ты где Мердан?

— Здесь. Поспать хотел.

— Поспишь тут, — Якуб плюхнулся возле меня на траву. — Того и гляди, на скорпиона ляжешь. Одно утешение — кладбище по соседству.

— А выходит, правду говорят, что байские сынки трусоваты.

— Да не цепляйся ты, — Якуб устало махнул рукой, — и без тебя тошно. — Не переставая ворчать, он улегся на спину. — Вам, неучам, большевики наплели, а вы и рады. Рассказал бы я тебе кое-что про байских сыновей, да с дураком толковать — ослу проповедь читать. Байские сыновья! — Он вдруг рывком поднялся. — А Кутузов, Пушкин, Толстой — они, по-твоему, батраки были?. Да ты, небось, и не слыхал про таких.

— Про Пушкина слышал. Тетя Нина стихи его читала. Она их на память знает.

— Это что же, тоже большевичка?

— Не большевичка, жена большевика. Учительница.

— Учительница, говоришь? — Якуб ехидно рассмеялся. — А говорила тебе эта твоя учительница, что, сколько ни было революций, во главе всегда байские сыновья стояли?

— Выходит, и Ленин — байский сын?

Якуб пожал плечами.

— Про Ленина не знаю, книг про него не написано. Думаю, не из бедняков. Не родится большой человек в доме, где день и ночь о куске хлеба думают!..

— А я голову на отсечение дам: байский сын против царя не пойдет!

— Вот и пропадет твоя башка… Среди тех, кто царя сбросил, половина байских сыновей!

— В России, может, и так, — убежденно сказал я, — а у нас байские сыновья первые враги бедняков!

— Где это у нас? Что ты видел, кроме своей деревни?

Мне опять нечего было возразить. Якуб знал и видел больше меня, я не находил слов для спора с ним. Он закрыл глаза и отвернулся.

Я тоже смежил веки. Но сон все не шел, легкий ночной ветерок уже затих, становилось душно… Тело покрылось потом, кожа зудела. Опять заныло плечо…

— Якуб, ты не спишь?

— Нет.

— Ты ведь так и не сказал мне, почему убил Марию.

— Потому что я байский сын. Развратник и кровопийца.

Он наверняка думал, что я начну расспрашивать. Я молчал. Якуб перевернулся на живот, подпер рукой голову.

— Для тебя раз байский сын, значит, убийца… Я и в мыслях не держал убивать ее… На такую красоту руку поднять!.. Выйдет на улицу: две косы, как у наших девушек, платочек на головку набросит… Болтали про нее разное — я ведь при полковнике состоял, всех офицеров знал, — говорили, что за полтора года уже двух любовников сменила. Я, конечно, понимал, что она не птичка с белыми ножками, да и муж у нее старик, а вот верить не хотелось… Было в ней что-то от наших девушек, чистота какая-то… Уж чего-чего, а этого у наших не отнимешь! Вот большевики кричат: «Долой религию!», «Свободу женщине». Ну долой, ну свободу, а дальше что? Чтоб как русские, да? Меня в Москве возили в один дом: мать еще не старая, три дочери красотки — и все шлюхи! Хочешь возразить, а? Да что ты можешь сказать?! Что ты знаешь о женщинах, тем более русских!