Наступление. Ч. 4 - [6]

— Ва алейкум ас-салам — ответил человек уже мертвым боевикам. Лицом он был совсем не старый, тридцать, где-то так. Он и впрямь был бородат и сед. Почему сед? Поседеешь тут…

Из дома во двор выскочили четверо, один, с пулеметом, прижался к дувалу, направив ствол ПК на приоткрытую дверь, оставшиеся трое схватили убитых за ноги и сноровисто поволокли куда-то тела. Допив чай, встал и человек с пистолетом. Повозив ногой в пыли, он забросал черные, жирные следы, оставшиеся в пыли от убитых, на всякий случай. Потом — достал из кармана рацию, трофейную, японскую…

— Ник — сказал он в эфир негромко — у меня минус три, все тихо. Вышел на исходные, готов работать.

— Есть — отозвался эфир — доложить всем группам. Пять минут.

Пяти минут — как раз хватит, чтобы одеть разгрузку. И посмотреть — нельзя ли чем поживиться с убитых боевиков. Рация, китайские патроны, деньги, членская карточка партии, которую можно потом на себя переделать — все в дело пойдет.

— А кто тебе сказал, Али, что это день Саурской революции?

— Амина сказала, эфенди. Ведь она наша учительница.

— А что еще она тебе сказала?

Еще трое боевиков шли по улице, когда навстречу им попались двое афганцев в национальной афганской одежде. Они выросли перед ними как будто из-под земли и боевики не сразу сообразили, что это не афганцы — слишком светлая кожа. Один из боевиков начал поднимать автомат — и тут же осел, хрипя и царапая пальцами горло, пытаясь вырвать торчащую джелалабдскую заточку — самодельный нож спецназа, заточенный и изогнутый колышек от палатки. Пока он пытался это сделать — на земле добивали остальных. Через минуту — на улице уже никого не было, только остались следы крови — черные жирные пятна в пыли…

— Я первый, Шуджа. И не спорь. А ты — постой, посмотри, чтобы не ввалился никто.

Двое, они были родными братьями с разницей в два года — ввалились в дом, который стоял на самом краю кишлака — это был дом, который строился всем кишлаком и предназначен он был для гостей. Старший — его звали Султан — толкал перед собой бачонка, которого они поймали в кишлаке. Для чего? Ну, как для чего… Женщин мало, ежу понятно, что если у кого-то в гареме сто женщин — то у девяноста девяти мужчин нет ни одной. Поэтому — муджахеддину разрешено (халяль) удовлетворять свои сексуальные потребности с детьми обоего пола, с животными, над которыми прочитана молитва как при забое, а также — если они находятся в районе боевых действий и рядом нет никого из вышеперечисленного — можно совокупиться друг с другом. Шуджа какое-то время был походно-полевой женой амира Али Мурада, пока он не принял в отряд одного восемнадцатилетнего бачу. Так что ничего в этом необычного нет.

Вожделея долгожданное наслаждение, подталкивая перед собой ничего не понимающего бачу, Султан шагнул в темень гостевого дома со света улицы — и глаза его на несколько мгновений ослепли из-за резкого перехода от света к тьме. В последнюю секунду своей жизни он понял, что происходит что-то неладное — но сделать ничего не успел. Одни руки перехватили у него бачу, вторые — автомат, третьи — накинули на шею удавку из рояльной струны с самодельными ручками. Султан захрипел и провалился во тьму.

Шуджа ждал пять минут, потом услышал какой-то странный звук. Что-то типа свиста. Он не слышал криков ребенка — но не придал этому значения, брат обычно перед тем, как приступить к делу — бил ребенка по голове. Но тут — было что-то не то… что это может быть за свист. Первым делом, Шудже пришло в голову, что это может быть и змея. Он сам не видел — но слышал от стариков, что есть такая змея, которая именно так предупреждает об опасности. А змея, это очень опасно, брат может не заметить змею, а она может ужалить его и тогда брат умрет. Смотря на землю, Шуджа пошел к дому, он смотрел на землю, потому что змеи ползают по земле. Шагнув осторожно в дом, он вдруг увидел нечто похожее на кроссовки, какие обычно носят богатые муджахеддины, у которых есть деньги на такую обувь — но это были не кроссовки Султана, потому что у Султана на такую обувь денег не было. Шуджа поднял голову — и автоматный приклад хрястко впечатался в его лицо.

— Во имя Аллаха, милостивого и милосердного, прекратите это! Разве те, кто идет по пути джихада могут воевать с детьми?

Али Мурад поднял голову, посмотрел на старейшину.

— Кто это такая, падар?

— Это учительница! Всего лишь учительница, ее прислали из уезда! Чтобы она учила детей грамоте!

Али Мурад недобро улыбнулся

— Я не учился грамоте, и это не помешало мне стать воином Аллаха.

— Ты встал на путь джихада, амер, и ты воюешь с шурави, пришедшими на нашу землю. Мы помогали тебе и таким как ты чем могли…

Али Мурад властным жестом прервал объяснения старика

— Тем самым, вы искали себе спасения от гнева его. Чему учила детей эта учительница? Она учила их, когда день Саурской революции, будь она проклята!

— Она учила их грамоте!

— Она учила их, как быть рабами и лизать ноги шурави!

Двое боевиков, стоящих у дувала и раскуривающих добрый, жирный косяк, не обращали внимания на старика, идущего пор улице — косяк все-таки был вожделенным, с утра ни разу не укурили. Только когда старик был уже в нескольких шагах от них — один из боевиков толкнул другого в бок.