Настоятель литературного храма - [2]

Шрифт
Интервал

Другой эпизод. Несколько лет жил отдельно от жены — поступил на Высшие литературные курсы в Москве. Каждый день присылал телеграммы с очень обыденным, совершенно «домашним» содержанием. Например: «Зубы чищу зпт носки стираю тчк». Шутил, нарочито «приземлялся» — сокращал, как мог, расстояние между двумя любящими сердцами.

Дом наполняла библиотека. Очень многие книги имели дарственные надписи. Мне запомнилось прижизненное издание Игоря Северянина, лёгонькая книжица 1918-го года рождения, на обложке которой был изображён гордый автор. И подпись: «Король поэтовъ. Избранные поэзы для сценального чтения». — Эту книгу мне подарил Константин Симонов из своей личной коллекции, — пояснил у стеллажа Роман Солнцев и пристально посмотрел. Понял, или не понял гость? Это же физическая нить! Над бездной мига! А из мига в миг, как плясун на канате, по нити той идут поэты… Или это один и тот же поэт? Только имена у него и лица, и слова разные… А нить — одна! Понял, или не понял? Нет, не понял пока… — А эту Андрей Вознесенский прислал, — и тоже размашистая надпись на форзаце: «Роману Солнцеву, которого я дико люблю! XX век».

В семидесятых компьютеров ещё не было. В доме стояла видавшая виды старенькая печатающая машинка «Москва». Тук! Тук-тук-тук! Голова думает, пальцы барабанят по клавишам. Треск и стук, как в забое.

— Что ты читаешь?

Я назвал. Даже приврал для солидности. Думал, похвалят за вкус и усердие.

— Не то, не то!

Хрущёвская «оттепель» в идеологии и в литературе заканчивалась. Уже опять сажали за анекдоты и антисоветчину. С непокорными талантами система яростно воевала, травила и давила непокорных грубостью, потому что не могла противопоставить ничего их здравому смыслу и непобедимой гражданственности. Слово, идеи, чистота и пример личной жизни в такой обстановке приобретали колоссальную силу. Но и навлекали на себя немало.

— Сволочи! Посадили редактора «Байкала» за то, что он напечатал изумительную вещь — «Улитку на склоне». Не читал у Стругацких? Держи, читай, только из дома журнал никуда не уноси. А у Мандельштама что-нибудь читал? Это великий человек! У меня есть только фотокопии стихотворений. Разберёшь, вот тебе увеличительное стекло…

Я по обыкновению спал на раскладушке. Ложились поздно. На ночь глядя, вся компания ухохатывалась, читая вслух только что вышедшую книжку «Винни Пух и все-все-все». В одну из ночей Роман вообще не лёг — стучал и стучал на машинке. Постучит — задумается. Опять постучит. От этого стука я и проснулся часа в три утра; он всё ещё сидел за работой — сквозь неплотно прикрытую дверь из соседней комнаты наискось падал клинышек жёлтого света. Тук. Тук-тук. Утром меня ждал сюрприз.

— Держи. Обязательно прочитай это всё. И в той последовательности, в какой я напечатал. В руках у меня оказался длинный список того, что следовало читать в обязательном порядке. Под первым номером значилась странная для советского времени книга — Библия. Список этот я храню до сих пор. Кое-что из «обязательного по-Солнцеву» перечитываю. Первый раз прочитаешь — одно впечатление, а двадцать лет пройдёт, вернёшься к умной книжке — впечатление другое: вроде как в первый раз ты сам текст читал, а во второй — он тебя… Я-то думал, зачем он список этот целую ночь сочиняет? Оказалось, он, как демиург, атмосферу над голой моей суетой «надышивал», зёрна ронял. Так сегодня кажется, по крайней мере. В любом случае, спасибо.

— А это — тебе. На память.

Книга стихов Романа Солнцева называлась «Малиновая рубаха». Деликатные, талантливые строки, без апломба и эпатажа. Высшая математика чувств. Изящные формулы образов. То ли учебник вкуса и стиля, то ли задачник для поспешных самолюбцев из мира тщеславия. Ах, Солнцев! Одинаковый и на бумаге, и в мыслях, и в жизни. Такая цельность. Поэтому он совершенно свободно и наивно мог переходить из мира в мир, не очень отличая идеальное от реального.

По Солнцеву получалось, что идеальное — это и есть единственная наша высшая реальность. Причём даже в повседневности. Не святой, конечно. Чего уж! Ведь и сомневался он. И отступал. И руки опускались. Но миссии своей не изменял. Продолжал вырабатывать, как завод, главное условие некой высокой реальности, её главную невидимую «твердь» — идеалы.

Он до конца был практикующим идеалистом.

Запомнился молодой Дивногорск. Плотина, ещё не совсем достроенная, уже стояла, уже упёрлась бетонными своими боками в скалы, а возмущённый Енисей, познавший небывалое падение с высоты, дымил и парил на морозе у её основания. Поднимались (благодаря тесному знакомству с начальством объекта) на самый верх. Солнцев вдохновенно рассказывал о том, что сотворил с природой технический гений человека. Восхищался гением и жалел природу.

Его знали всюду. И в театральных кругах, и в редакциях, и в ресторане. Так было и в 1970-ом, и в 1973-ем, когда я прикатил, тоже зимой, на недельку. Было очень холодно, дул, как в аэротрубе, ветер, снег не покрывал даже траву. Но мы всё равно ходили на лыжах. На стареньких, обшарпанных деревянных лыжах с чёрными ботинками на железных креплениях. С гор не гоняли. Просто шлёпали по припорошённому грунту. Дышали. Многие люди при встрече радушно здоровались с «уважаемой личностью». Думаю, таким образом, сказывались его писательские выступления перед публикой, в коих он участвовал много и охотно.


Рекомендуем почитать
Дедюхино

В первой части книги «Дедюхино» рассказывается о жителях Никольщины, одного из районов исчезнувшего в середине XX века рабочего поселка. Адресована широкому кругу читателей.


Горький-политик

В последние годы почти все публикации, посвященные Максиму Горькому, касаются политических аспектов его биографии. Некоторые решения, принятые писателем в последние годы его жизни: поддержка сталинской культурной политики или оправдание лагерей, которые он считал местом исправления для преступников, – радикальным образом повлияли на оценку его творчества. Для того чтобы понять причины неоднозначных решений, принятых писателем в конце жизни, необходимо еще раз рассмотреть его политическую биографию – от первых революционных кружков и участия в революции 1905 года до создания Каприйской школы.


Школа штурмующих небо

Книга «Школа штурмующих небо» — это документальный очерк о пятидесятилетнем пути Ейского военного училища. Ее страницы прежде всего посвящены младшему поколению воинов-авиаторов и всем тем, кто любит небо. В ней рассказывается о том, как военные летные кадры совершенствуют свое мастерство, готовятся с достоинством и честью защищать любимую Родину, завоевания Великого Октября.


Небо вокруг меня

Автор книги Герой Советского Союза, заслуженный мастер спорта СССР Евгений Николаевич Андреев рассказывает о рабочих буднях испытателей парашютов. Вместе с автором читатель «совершит» немало разнообразных прыжков с парашютом, не раз окажется в сложных ситуациях.


На пути к звездам

Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.


Вацлав Гавел. Жизнь в истории

Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.