Настоящик - [69]

Встала и ушла.

Я с полки вскочил, за ней бросился, а она уж в дальнем конце вагона!

– Стой! – кричу что есть силы. – Вернись! Это смерть!

Бегу, бегу за ней, а вагон все длиннее, снег в проход заметает, на полу лед скользкий, бежать не дает. А она все дальше...

– Послушай меня, Алёнушка! – реву уже в голос. – Это не для людей станция! И планета не для нас! Вы там шагу не ступите! Пропадете! Вернись! Не бросай!

Но она уже в тамбур выходит и дверь за собой прикрывает. А из крайнего купе навстречу мне вылезает черная туша с горящими глазами... Пытаюсь ухватиться за что-нибудь, чтобы остановиться, да руки промахиваются, а ноги все скользят, несут прямо в пасть. Тут вагон покачнулся, полетел я вверх тормашками, головой ударился... и проснулся.

Лежу на полу, с полки зипун свисает, которым укрывался, а в проходе Зойка стоит со свечкой.

– Ты чего, дед?

Поднялся я, потрогал голову. На лбу шишка, морда мокрая, но не кровь. Слезы.

– Ничего, – говорю. – Запнулся в темноте. Иди, спи.

Она зевнула, ушла, а я накинул зипун и заковылял к выходу. В коленках ломит, в спине стреляет, в башке гудит. Постоял со сторожами у костра, дымной травы потянул, на Звезду посмотрел...

Полвека не видал Алёны. А снится чуть не каждую ночь. На самом-то деле все, конечно, не так было. На поезде – это мы с ней еще детьми ездили, на море, с родителями. А на Станцию ее без меня увезли. Обманом. Сказали, что я уже уехал. И как она поверила?! Ведь клялись – только вместе! Видно, от холода и любовь в спячку впадает...

Я, когда узнал, бросился догонять. А на чем догонять? Поезда уже не ходили, машины вдоль дорог стояли брошенные. На велосипеде в пургу далеко не уедешь. Доковылял кое-как пешком за три дня, мы тогда недалеко от города жили. Да все равно поздно. Люди, которые на Станцию не успели, уже назад бежали. А за ними...

Ох, и дураки же мы были до того дня! За год-то в телевизоре профессора все толковали о Спасении. Дескать, в каждом большом городе появились Станции – это, судя по всему, любезные господа пришельцы предлагают всем желающим переселиться на более благоустроенную планету, поскольку, дескать, на Земле ожидается значительное похолодание. Чертова Звезда или как они там ее называли, своим хвостом Солнце загораживает и улетать не собирается – на круговую орбиту, мол, села – прямо против Земли. Свет через тот хвост проходит, а тепло задерживается. В общем, мудрено как-то объясняли, но им верили. Как тут не поверишь, когда и вправду холода, что ни год, все больше от весны отхватывают? Да и осень к июлю ползет, в августе снег ложится. Не говоря уж про самую зиму – носу из берлоги не высунешь. Все и ломанулись на Станции – спасаться. А нет бы друг друга спросить: ты его видел хоть одного, того пришельца сердобольного? Ты там бывал, на той планете, где нам рай заготовлен?

Да какие уж тут вопросы, когда задницу подмораживает! Все побросали и сбежали. И ни один не вернулся...

– Дед, ты тут? – зойкин голос за спиной.

Вот неугомонная душа!

– Ну, чего тебе? Дрыхни, знай, запрягать скоро!

Вижу, мнется.

– Там это.... Скворбчит что-то.

– Как так – скворбчит?

Она, бестолочь, пятерней шевелит.

– Ну, тихонько так – дыр, дыр – будто издаля. Хотела Федюне сказать, да его на месте нет, к собакам, наверное, пошел в тот вагон.

– Так его собаки, поди, и чешутся. А ты сразу – скворбчит...

– Нет, дед. Это не собаки. Послушал бы ты, что ли...

Вижу, надо идти, не отвяжется. Ох, шебута на мою голову! Вернулся в вагон.

– Показывай, – ворчу, в котором месте у тебя скворбчит...

И вдруг сам услыхал: дыр, дыр – глухо, будто сквозь землю. Я сейчас плюх на пол и ухо приложил – через рукавичку, конечно, а то потом с мясом отдерешь, от мерзлого-то. Прислушался к нутру земному, а там буровля стоит! Будто кто коловорот в бревно вкручивает – дыр да дыр, дыр да дыр... Ох, знакомы мне сверлильщики эти!

Подхватился – и назад, к сторожам:

– Тушите костер! – кричу шепотком. – Царапуха идет!

Разбросали головни подальше, кострище снежком присыпали. Ждем. Тут уж как доведется: либо бежать, манатки похватав, либо притаиться и не отсвечивать. Бежать, похоже, поздно, самое время Богу помолиться – авось царапуха мимо пройдет. А все-таки боязно. Целую ночь костром землю грели – вдруг почует? Правда, знающие люди говорят, она больше на открытый огонь бросается – такая у царапухи особенность. Однако же и хлебалом щелкать не приходится, кто ее, тварину, знает, что ей в ганглию взбредет...

– Плохо дело, – Витька-копейщик сипит.

– Чего еще?

– Головня тлеет.

Пригляделся – и правда, огонек вдалеке. Ребята поленья-то раскидали, а притушить не постарались, как следует, вот и раздуло.

– Пойти, притоптать, что ли? – Леханя молодой спрашивает.

– Сиди ты, топтун! – отмахиваюсь.

Сроду меня чуйка не подводила, и теперь знаю – совсем близко царапуха. Ломанется с-под наста – вякнуть не успеешь.

– А ведь там ходит кто-то, – Витька в поле уставился. – Вона!

Этого еще не хватало! Кому бы там ходить? Все наши в вагоне, только сторожа в дверях сгрудились. И не окликнешь ведь! У царапухи ухо в полтулова, остальное – пасть. Кричать при ней никак нельзя. Костя Глиняный так-то крикнул раз, и ага. Разверзлось под ногами, вроде погреба – и нет человека...