Настоящая любовь - [52]

Перевернувшись, я просовываю голову ему под мышку, надеясь, что наша отсрочка еще не окончена и еще рано возвращаться к реальности.

Однако понимаю, что она окончена.

Сэм одевается.

– Он – твой муж, – говорит Сэм. Он говорит тихо и спокойно, словно сейчас, кроме этого, его ничто больше не задевает. Я полагаю, что такое часто случается, когда речь идет о чем-то ужасном, кажется, что тебе внезапно нанесли удар, хотя час назад ты ждала именно этого удара. – Он – твой муж, Эмма.

– Он был моим мужем, – говорю я, хотя не уверена, что это истинная правда.

– Это игра словами, разве не так?

Я беру рубашку и натягиваю ее на себя, но не отвечаю. Мне нечем успокоить его. Да, это – игра словами. Мне кажется, что я приближаюсь к такому периоду своей жизни, когда слова и обозначения потеряют всякий смысл. Значение будет иметь только желание, скрывающееся за ними.

– Я так жалок, чувствую себя разорванным на куски, – говорит Сэм. – Но дело не во мне, верно? Он провел три года затерянным в океане, не важно, где. А ты считала себя вдовой. Я же – просто кретин.

– Ты – не кретин.

– Нет, я – кретин, – говорит Сэм. – Я – тот самый кретин, который стоит у вас на пути, мешая воссоединиться.

Мне опять не хватает слов. Потому что если заменить слово «кретин» словом «мужчина», тогда, да, это будет звучать как «Я – тот самый мужчина, который стоит у вас на пути, мешая воссоединиться». Он прав.

Если бы в тот день, в музыкальном магазине, я не наткнулась на Сэма, если бы мы не полюбили друг друга, в моей жизни не было бы дней счастливее, чем эти.

А теперь я совершенно сбита с толку.

На минуту я позволяю себе задуматься о том, какой была бы сейчас моя жизнь, если бы ничего не случилось, если бы я так и не решилась переехать.

Я могла бы не переезжать. Я могла бы отгородиться от мира и продолжать любить. Я могла бы пригвоздить имя Джесса к своему сердцу и каждый день жить из уважения к нему, в память о нем. Так было бы легче, в каком-то смысле.

Вместо того чтобы написать ему то письмо, где я говорю о том, что мне необходимо отпустить его и жить дальше, я могла бы проводить свои дни, ожидая, что он вернется оттуда, откуда, как я думала, он не мог вернуться никогда. Я могла бы мечтать о невозможном.

И вот теперь моя мечта осуществилась бы.

Но я отказалась от нее, я ушла и обрела новую мечту.

И поступая таким образом, я убиваю всех нас.

Невозможно хранить верность двум мужчинам.

Невозможно стремиться к тому, чтобы исполнились обе мечты.

То есть Сэм во многом прав.

Он – джокер.

В этом ужасном и восхитительном ночном кошмаре мечта становится правдой.

– Мне как будто снова восемнадцать лет, – говорит он. – Я люблю тебя, и ты со мной, а теперь я в ужасе от того, что ты во второй раз уйдешь от меня к Джессу.

– Сэм, – говорю я, – я не…

– Я знаю, что это не твоя вина, – говорит Сэм, прерывая меня. Его губы сжаты, а плечи подрагивают. Мне противно видеть, как он старается не заплакать. – Ты любила его, а потом потеряла и полюбила меня, а теперь он вернулся, и ты не совершила ничего предосудительного, но… Я так зол на тебя.

Я смотрю на него, пытаясь не разреветься.

– Я ужасно зол. Зол на все. На тебя, и на него, и на себя самого. То, что я говорил тебе… – продолжает он, тряхнув головой. Он не смотрит на меня и старается успокоиться. – Я говорил тебе, что мне не нужно, чтобы ты перестала любить его. Я говорил тебе, что ты можешь любить нас обоих, что я никогда не попытаюсь заменить его. И я правда считал, что говорю именно то, что думаю. Но теперь, то есть в ту самую минуту, когда я узнал, что он вернулся, все изменилось. Я ненавижу себя за то, что говорил тогда, потому что… – Сэм умолкает, потом, прислонясь спиной к посудомоечной машине, кладет руки себе на колени. – Потому что мне кажется, что я одурачил себя, – говорит он, опустив глаза на руки и перебирая пальцы.

Мне кажется, что я говорил так оттого, что знал, что это абстрактно, нереально. Мне хотелось, чтобы ты приободрилась, зная, что я не пытаюсь заменить его, потому что знал, на самом деле именно это и делаю. Он не представлял для меня угрозы, потому что исчез и никогда не должен был вернуться. И он никогда не мог отнять тебя у меня. Он не смог бы дать тебе то, что мог дать я. То есть я нес всю эту чепуху о том, что я не ожидаю, что ты разлюбишь его, и о том, как мы оба впишемся в твою жизнь. Но я говорил чисто умозрительно, потому что после того, как я услышал, что он возвращается, я не обрадовался за тебя. А также не обрадовался за него. Я был удручен. Мне было жаль себя.

Произнося эти слова, Сэм наконец смотрит на меня. И по выражению его лица и по тому, как дрожит его голос, когда слова срываются у него с языка, я понимаю, что он ненавидит себя за свои переживания.

– Ш-ш-ш, – говорю я ему, пытаясь успокоить, обнять и утешить. – Я люблю тебя.

Лучше бы мне не повторять это так часто. Лучше бы моя любовь к Сэму не была такой нечаянной и глубокой – тогда я смогла бы приберечь эти слова для такого момента, как этот. Но это не слишком походит на правду, не так ли? Когда любишь кого-то, любовь проистекает из всего, что ты делаешь, сочится из всех твоих слов, становится до такой степени вездесущей, что в конечном счете ты привыкаешь слышать о ней, независимо от того, какое это необыкновенное ощущение.