Настигнутые коммунизмом - [61]

— Нет, я все понял.

— Вот и вся тайна, — с улыбкой сказал Иошуа. — Как видишь, ее нет.

Иохан тихо коснулся руки Иошуа, потом молча прильнул лбом к его плечу.

— Ты открыл мне чудо. Они тоже знают? — он повел рукой в сторону спящих.

— Увы. Я им толкую об этом, но слепота еще мешает им. Им еще предстоит такая радость.

— Вечная радость, — проговорил, глядя в небо Иохан.

— И скорбь, — тихо добавил Иошуа. — Он ведь такой же, как мы.

Улыбка на лице Иохана медленно растаяла. На его темные глаза легли отсветы звезд…

Томительная зимняя оттепель с грязью, мокротой, нездоровьем канула в безвестность вместе с огромной пеленой мутных облаков. К вечеру небо стало бесконечно голубым, февральское солнце напоследок воссияло на осевшем снеге, на стенах домов, потом в холодное небо высыпали мерзлые звезды.

От окон сильнее тянуло холодом, стекла запотели, туда — в темную смесь бледных фонарей и окон — всасывался свет лампы. Аля сидела у телевизора, жена укладывала мальчика. На минуту пришел покой, и Елисей вспомнил последнюю встречу с Ильей Ефимовичем, его рассказ о Париже, о том, что действие рассказа происходило тоже в конце зимы, ранней весной, когда в Москве весной еще и не пахнет.

— Уснул, — сказала жена, садясь в кресло и облегченно вздохнув. — Тебе, Аля, тоже спать пора.

— Еще чуть-чуть, — заскулила дочка, не отрываясь от экрана.

На минуту все успокоилось под бормотание телевизора.

— Тебе сегодня звонил Илья Ефимович, — вспомнила Лариса, — передавал привет.

— Не говорил, зачем?

— Сказал, просто так. Скучно, наверное, — добавила жена равнодушно.

— Я у него рассказ читал о поездке в Париж. Хотя на самом деле он туда не ездил.

— Ну, рассказ проще сочинить, — улыбнулась жена.

— Но написал он его совсем для другого. Только ради своей идеи, что душа человека — это мысли. Как младенец эта душа-мысли проходит все стадии развития, пока не достигает некоей высшей фазы, в которой происходит соединение с бессмертной душой, душой человечества.

— Интересно, где та душа обитает? — спросила Лариса.

— Видимо, в пространстве где-то, — Елисей покрутил рукой. — Куда еще ее поместить?

— Дал бы мне кто отдохнуть, я бы тоже пофантазировала, — буркнула жена. — Так устала… А тут цены летят, все валится куда-то… «и зачем меня мать родила» — вот все, на что мы способны.

В этот момент раздался звонок в дверь.

— Кто еще? — насторожилась Лариса, на лице ее метнулась тревога. — Дверь не открывай, посмотри в глазок.

Как воздушный шарик, в хрустальных бликах глазка плавала желто-серая шевелюра Андрея, жениного брата, его очи навыкате возбужденно блуждали и вращались в орбите глазка.

Елисей открыл дверь, и тут же в нее ворвался шурин и заклокотал скороговоркой.

— Тише, мальчик спит, — попросил Елисей.

— Ничего, ничего, — засипел Андрей, — не разбужу.

Ту же из комнаты послышались всхлипывания и писк малыша. Мимо промчалась Лариса с искаженным мукой лицом, а Елисей стал толкать Андрея в другую комнату, где сидела перед телевизором Аля.

— Нас продали, — зашипел Андрей. — Это геноцид, заговор против России…

Он продолжал сипеть, как вскипевший чайник, а Елисей лихорадочно соображал о том, что, судя по всему, Андрей явился, как обычно, с намерением остаться на ночь. Предстоял очередной ночной ужас с храпом. Надо было что-то предпринять.

— Нас предали, — уже громче бубнил Андрей. — Какие мы дураки, собой хотели закрыть этих гадов. Знал бы я, меня на баррикады трактором не затащили бы. Ах, ослы мы, — пыхтел он раздраженно.

— Конечно, ослы, — подтвердил Елисей, со страхом прислушиваясь к писку в другой комнате. Там гулькала и нежно подвывала жена, пытаясь забаюкать малыша. — Ослы, конечно, — повторял он, видя, как встрепенулся Андрей. — Елисею пришла идея посильнее поддеть его, и может быть, тогда он уйдет, и не будет дико храпеть всю ночь.

— Несколько тысяч ослов, — продолжил Елисей, — приперлись к дому, где заперлась сотня-другая авантюристов, и решили изменить судьбу страны, которой они даже не знают. Погуляли, наплевали кругом, всю округу, небось, зассали. Дрожали от страха, потом через день-два сообразили, что по заднице им никто не даст — и обрадовались, закричали: «Победа, уря, уря!» Решили, что теперь вся страна заживет по-новому, по демократии… А получили ворократию!

Андрей, кажется, обиделся, покраснел и все сильнее хмурился.

— А вы спрашивали миллионы людей, которые только и знают то, что картошку надо сажать весной, а выкапывать осенью, что баба рожает, а мужик пьет, что начальник лупит и в хвост, и в гриву, а прочие пашут? А миллион-другой рыл — винтиков старой системы, у которых в башке одна извилина, и в этой извилине с детства застряло, что начальник всегда прав, а подчиненный — всегда дурак. И чем выше начальник, тем больше у него бабок и рабов. Они твою демократию поймут однозначно: все воруй, что глаз видит. Их ты как, молотком по башке перевоспитывать будешь? Демократия не позволит.

Елисей ждал, что шурин на это ответит, но тот молчал, потом почесал голову, вздохнул:

— Да, пожалуй, лучше бы старые жулики остались, у них хоть система управления была налажена.

— Система управления, — передразнил его Елисей. — Управления сортиром. Эти пердуны, маразматики только способны были понять, что корабль тонет, и надо распихивать по карманам недоворованное и смываться. Где уж им реформировать загубленную страну.