Наставники. Коридоры власти - [8]

А Джего, заметив, что я не отзываюсь на его последнюю реплику, заговорил опять:

— Это совершенно невыносимо, Элиот, думать, что Вернона Ройса ждет такая страшная смерть. Я не могу сказать, что мы всегда понимали друг друга… Вы ведь знали о наших разногласиях?

Я кивнул.

— И все же он очень помог мне в прошлом триместре — не по службе, так сказать, а по дружбе. У меня, если помните, была нездорова жена, а я, не умея облегчить ее страданий, чувствовал себя никчемным, бесполезным и никому не нужным: мне казалось, что я просто тяжкая обуза — для нее, для себя самого, для всех… И вот однажды Ройс предложил мне прогуляться с ним. Ему хотелось немного подбодрить меня. Он сказал, что часто думает о моей жене, что его очень тревожит ее состояние. Он, наверно, догадался, как меня огорчает та холодность, с которой к ней здесь относятся. Он говорил совсем недолго — мы и дошли-то всего до Уотербича, — но его слова растрогали меня почти до слез. Ведь беды наших любимых часто причиняют нам самые горькие мучения. — Губы Джего внезапно тронула мягкая улыбка. — Впрочем, вам ли это объяснять, Элиот? Я почувствовал, что нам одинаково трудно, когда вы познакомили меня с вашей женой. Как только ей станет лучше, вы обязательно должны пригласить меня к вам домой, в Челси, еще раз. Она, видимо, слишком много перенесла в жизни. Но мне было очень приятно у вас… — Джего на мгновение умолк и опять заговорил о ректоре: — С того дня я стал совсем по-иному относиться к Ройсу. Надеюсь, вы понимаете, как страшно потрясла меня сегодняшняя новость?

Потом он с горечью воскликнул:

— Подумать только, Элиот! Ведь мы гуляли с ним во второй раз всего месяц назад! Я неважно себя чувствовал, а он по-обычному быстро семенил вперед, и мне было трудно за ним угнаться. Тогда я был уверен — каждый был бы уверен! — что он гораздо здоровее меня.

Джего помолчал и добавил:

— Сегодня врачи вынесли ему приговор.

Он глубоко, искренне, пылко сочувствовал умирающему. Но слишком откровенно показывал, что ощущает себя участником драмы, — именно такая откровенность и коробила многих людей. По-настоящему сдержанный человек не должен страдать напоказ.

— Да, врачи вынесли ему приговор, — повторил Джего. — Но я слышал еще одну чудовищную новость. Есть человек, который даже не догадывается об этом.

Он опять умолк и после паузы закончил:

— Сам больной. Ему ничего не сказали.

У меня вырвалось удивленное восклицание.

— По-моему, это бесчеловечно, — сказал Джего. — Врачи скрыли от него правду. Больше того, уверили, что через месяц или два он поправится. И когда мы будем навещать его, нам придется поддерживать эту ложь.

Он поглядел мне в глаза и отвернулся к камину. Я оставил его на минуту одного и спустился в кладовую, чтобы принести кувшин с водой, сифон и бутылку виски. Мороз крепчал, вода в кувшине казалась ледяной. Когда я вернулся с подносом в комнату, Джего стоял у камина, опустив голову и опершись локтями на мраморную каминную доску. Пока я подходил к столику, ставил поднос и устраивался в кресле, Джего не шевелился. Потом повернул голову, посмотрел на меня сверху вниз и сказал:

— Я просто не могу опомниться, Элиот. Не могу представить себе, что же нас теперь ждет. — В этих его словах явственно прозвучала тяжкая тревога. Он сел. Его лицо, обагренное отсветами огня, казалось застывшим и печальным.

Я разлил виски по бокалам. Джего поднял свой бокал и несколько секунд глядел сквозь полупрозрачную жидкость на языки пламени в камине.

— Просто не могу опомниться, — повторил он. — Не могу представить себе, что же нас теперь ждет. — И, неожиданно повернувшись ко мне, спросил: — А вы, Элиот?

— От этого так скоро не опомнишься, — ответил я, покачав головой.

— Но вы хотя бы отчасти представляете себе возможные последствия? — спросил Джего. Он пристально посмотрел на меня. Его взгляд был вопрошающим, почти просительным.

— Пока нет.

Он немного подождал. Потом проговорил:

— Мне пришлось сообщить эту новость кое-кому из наших коллег — за обедом, в трапезной. Там и возник разговор о последствиях, которые необходимо обдумать, пока еще есть время, — мне-то поначалу ничего подобного даже в голову не пришло.

Он снова немного переждал и торопливо добавил:

— Через несколько недель… через несколько месяцев, в крайнем случае, нам придется выбирать нового руководителя.

— Видимо, так.

— Когда придет время выборов, думать будет поздно, — сказал Джего. — Нам надо решить заранее, кого мы хотим выбрать ректором.

Я предчувствовал — уловив его тревогу, — что он об этом заговорит, но не был готов к такому разговору. Джего хотел услышать от меня, что новым ректором должен стать именно он, что я в этом решительно уверен и буду голосовать за него. Ему хотелось, чтобы я заговорил о выборах сам, чтобы ему даже не пришлось о них упоминать. Для него было бы мукой не получить от меня твердой поддержки в ответ даже на самый осторожный намек. И однако он уже не мог остановиться, его несло. А мне было мучительно неловко видеть, как унижается этот гордый от природы человек.

И все же нынешним вечером я ничего не мог ему пообещать. Несколько лет назад я сказал бы «да» не раздумывая. Он мне нравился как человек, я уважал его и считал самым достойным кандидатом в ректоры. Однако мне давно уже приходилось обуздывать свою непосредственность: слишком чувствительно била меня жизнь, и я поневоле научился сдерживаться.