Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова. Дневники и воспоминания Чарльза Гиббса - [15]

Я провожу лето в деревне, если вы можете назвать Царское Село деревней, — некоторые называют, хотя многие, возможно, большинство — нет. Было бы правильнее называть его „городом сельского типа“ или „урбанизированной глушью“ в зависимости от того, как вы на это посмотрите. В Царском Селе огромное количество домов и казарм, так как это еще и крупный военный центр; а также множество очаровательных дворцов, окруженных искусственными парками и водоемами, тоже искусственными. Теперь, по прошествии времени, все приобрело естественный вид, как будто было создано природой, а не человеком. Но хотя таково само Царское Село, окружающая местность до сих пор сохранилась в своей нетронутой дикости бесплодных болот. Итак, здесь я провел лето, то есть, скорее ночи, чем дни, поскольку близость Петрограда ставит крест на отдыхе и покое тела, как ни пленительны они для ума. Итак, я часто туда езжу, неудачно распоряжаясь „сезоном“. Тем не менее, для меня уже очень много значит проводить ночи в покое, страдая только лишь от разбойника-кота, который по ночам посещает мое обиталище, запрыгивая внутрь через окно, и оставляет свою визитную карточку (на самом деле, несколько) в виде множества четко различимых отпечатков лап на скатерти. Хотя, справедливости ради, добавлю, что это бывает только в дождливую погоду, и у меня нет половика перед окном. Котик наслаждается моим гостеприимством и демонстрирует свою высокую оценку мастерству придворного повара, доедая все оставшееся, за исключением салата, соли и горчицы, которые, строго говоря, не были приготовлены, и потому не кажутся ему соблазнительными.

27 июля

Прошлой ночью я не мог заснуть, и многие сказали бы, что они провели ужасную ночь. Чаще всего действительно неприятно лежать в кровати, не смыкая глаз. Но хотя прошлой ночью со мной было именно так, это не было неприятно. Я долго лежал с открытыми глазами — не помню, насколько долго, потому что не смотрел на часы, но когда стало уже довольно светло, должно быть, не раньше четырех, я задремал. Мысли, казалось, стали более бессвязными, а затем я вдруг проснулся и почувствовал, что сознание совершенно прояснилось. В ушах у меня звучали слова, которые только что произнес В. К. [Великий Князь] Алексей Николаевич: „Вы будете чиновником министерства Двора не позднее чем через неделю“. Это было очень любопытно и странно. Затем я снова заснул, и больше ничего не происходило.

4/17 августа 1916 г.

Господин Жильяр только что приехал на императорском поезде из и [мператорской] Ставки. Он позвонил мне и сказал, что мне следует прийти в Александровский дворец. Г-н Жильяр добавил, что Императрица хотела бы, чтобы я поехал в Ставку для продолжения занятий английским языком с А [лексеем]. Н [иколаевичем]. Я почувствовал, что что-то должно случиться. Когда он позвонил, я только начинал обедать, и какое-то время мне было довольно трудно есть. Получается, что то, о чем говорил Дядя Миша, произойдет, и даже в указанное время. Это напомнило мне, что я не переписал в свой дневник того, что некогда себе пометил. Он сказал следующее: однако прежде чем я начну делать эти заметки, хочу сказать, что некоторые мои знакомые, например г-жа Грир и г-жа Малони, раньше уже были у него, и все, что он сказал им, было удивительно верно. Он жил на отдаленной улице Конная, дом 19, квартира 2. Оба раза до и после меня было много людей. Первый раз я ходил со знакомым, второй — один; во второй раз мы разговаривали намного дольше, и он сказал намного больше. Первый раз я был у него в понедельник, 13 июня, второй — в среду, 6 июля, таким образом, между визитами прошло порядка нескольких недель, и он меня действительно не узнал и не вспомнил, что я уже приходил раньше. Вот что он говорил в обоих случаях, так как за исключением одного малозначительного факта, он сказал одно и то же: „Вы человек, который рассуждает, руководствуясь чувствами. Вы можете быть ученым, священником, врачом, педагогом, художником, музыкантом или юристом. Никогда не занимайтесь коммерцией, здесь вас ждет неудача. Вы никогда не выиграете на скачках или в лотерею. Вы принадлежите к тому роду людей, которые, как правило, никогда не женятся. Но если вы все же решитесь на этот шаг, пусть это будет интеллектуальный союз. Не стоит заключать брак ради обретения богатства и знатности, так как в этом случае он наверняка будет несчастливым. Сейчас ваше положение неопределенно, но оно будет постепенно улучшаться. Вам ничто не угрожает, Первая половина 1916 г. неблагоприятна, вторая будет лучше, как и первая половина 1917 г. Скоро вы отправитесь в поездку, но она будет исключительно делового характера; это хорошо, не отказывайтесь от предложения. Это произойдет во второй половине июля или в первые дни августа — и будет связано только с рабочими делами. (N. B. Вначале он сказал мне, что это произойдет в июле). Вы никогда не разбогатеете вдруг, ваши дела будут улучшаться постепенно, но деньги никогда не будут доставаться вам легко, и вы никогда не будете получать или выплачивать крупные суммы“.

Через несколько недель Гиббс действительно отправился в Могилев, где находилась Ставка. Дом, в котором жил Император, располагался на вершине холма. Внизу вдоль песчаных берегов протекал Днепр. Вокруг стояли березовые и сосновые леса. Жизнь превратилась в бесконечное ожидание очередного события, но напряженная атмосфера не особенно беспокоила Гиббса. В то же время это было приятное место, и Цесаревич, ставший необычайно общительным, говорил ему, что он здесь намного более счастлив, чем в Царском Селе. Ужинали воспитатели вместе с Цесаревичем, а обедали всегда с Императором и его свитой. За столом никогда не бывало меньше двадцати четырех человек, а иногда собиралось около шестидесяти, а может быть, даже больше. Классная комната в губернаторском доме могла бы служить приемной: почти все Великие Князья, в том числе Великий Князь Михаил, и „бесконечная вереница“ российских и иностранных генералов, государственных деятелей и послов заглядывали поздороваться с Алексеем Николаевичем. Иногда Государь приглашал Цесаревича и его воспитателя посидеть в его кабинете, пока он работал. Здесь Николай Александрович случайно услышал, как Алексей говорит Гиббсу, что когда они будут уезжать домой, он возьмет с собой граненый стеклянный плафон с электрического канделябра. „Алексей! — крикнул обычно мягкий Император. — Это не наше“.